– Невыносимо думать, что этот крохотный зародыш отчаянно старается удержаться во мне, тогда как я отчаянно стараюсь изгнать его прочь. Ну давай же, несчастный зародыш, – упрашивала она. – Ты ведь не хочешь во мне оставаться. Я буду плохой, очень плохой матерью. Уходи к кому-нибудь другому. К какой-нибудь славной женщине, которая хочет ребенка, в отличие от меня. Уходи вон! Сейчас же!
При последних словах Лилиана вскинула руку, сжала пальцы в кулак и с силой ударила себя в живот.
Фрэнсис вздрогнула:
– Боже! Не надо!
Лилиана ударила снова, еще сильнее.
– Не надо! Прошу тебя! Не рви мне сердце!
– Но я должна сделать что-то! Не сидеть же сложа руки? Господи, ну почему твоя мать не уйдет куда-нибудь? Ванна наверняка поможет, но только если будет достаточно горячей. Неужели ты не можешь увести мать из дома, хоть ненадолго?
– Я не хочу оставлять тебя в ванне без присмотра. А вдруг ты потеряешь сознание? И утонешь?
– Но что-то же наверняка можно сделать. – Лилиана на миг задумалась, потом решительно поднялась с дивана. – Приму еще таблеток.
– Нет! – Фрэнсис тоже вскочила на ноги. – Я тебе не позволю. Тебе от них и так уже плохо.
– А должно стать еще хуже.
– Пожалуйста, не надо! Прошу тебя!
Но Лилиана, ничего не слушая, бросилась в спальню, и к моменту, когда Фрэнсис туда подоспела, она уже достала из комода темно-желтый пакетик и вытряхивала из него содержимое. Фрэнсис увидела, как несколько мерзкого вида таблеток (три-четыре или даже больше) скатываются в ладонь и одним махом отправляются в рот. Увидела, как Лилиана скривилась, с трудом их проглатывая.
Поздно вечером, перед самым сном, она выглядела очень бледной, а когда Фрэнсис увидела ее утром в пятницу, после ухода Леонарда на службу, то с первого взгляда поняла, что происходит что-то совсем неладное. Лицо у нее было мучнистого цвета, волосы прилипали к покрытому испариной лбу, и вышла она из спальни, еле волоча ноги, словно хилая древняя старуха. Она проснулась среди ночи от дикой боли, сказала Лилиана. Такое ощущение, будто кто-то со всей силы пнул в живот сапогом. И она молча терпела, не хотела будить Лена. Но кровотечения по-прежнему нет, и это ее беспокоит.
Фрэнсис было плевать на кровотечение, настолько ее испугала мертвенная бледность Лилианы. Она опрометью бросилась в спальню и торопливо разожгла камин, потом вскипятила чайник на кухоньке, заварила чай и набрала горячей воды в грелку.
– Я спущусь вниз ненадолго, – прошептала она, передавая грелку Лилиане. Внизу уже слышалась какая-то возня. – Но как только растоплю плиту, сразу же вернусь. Скажу матери, что ты заболела и за тобой нужен уход…
– Нет-нет, – запротестовала Лилиана, прижимая грелку к животу. – Не надо говорить, что я заболела. Иначе твоя мать захочет проведать меня, а мне будет страшно стыдно и совестно… Кроме того, она непременно скажет Лену…
– Но я не могу оставить тебя одну!
– Можешь. Просто наведывайся ко мне время от времени.
– Ладно, ты хотя бы выпей чай. Я принесу тебе завтрак.
Лилиана сморщилась от отвращения:
– Нет, не хочу есть, меня вывернет. Я сейчас приму аспирин, и мне полегчает. Ступай, Фрэнсис, со мной все будет в порядке.
– Я буду заглядывать к тебе при каждой возможности. А если тебе станет по-настоящему плохо…
– Не станет.
– Ты ведь позовешь меня, если что?
Лилиана кивнула, с закрытыми глазами. Фрэнсис поцеловала ее и, ощутив холод щеки, сняла с крючка на двери халат Леонарда. Когда она уходила, Лилиана сидела на краю кровати, завернутая в халат, как в плащ. Но еще на полпути вниз Фрэнсис услышала мерный скрип над головой: Лилиана встала и ходила по гостиной от окна к двери и обратно, точно арестант, меряющий шагами тюремную камеру.
Потом день, казалось, растянулся до бесконечности, стал как туго натянутый нерв. Фрэнсис украдкой бегала наверх настолько часто, насколько осмеливалась, и каждый раз обнаруживала, что Лилиана по-прежнему смертельно бледна и по-прежнему ходит взад-вперед по комнате. Она не присядет ни на минуту, сказала она, пока не откроется кровотечение. Ближе к полудню она принялась двигать мебель, переносить с места на место кресла, поднимать и переставлять ножную швейную машину. Скрип половиц и глухие удары разносились по всему дому, и в конце концов мать недоуменно вопросила: да что такое там творится? С бьющимся сердцем Фрэнсис сказала, что Лилиана затеяла генеральную уборку.
В середине дня, однако, наверху все стихло. Когда Фрэнсис, полная дурных предчувствий, снова поднялась наверх, Лилиана полулежала на диване среди подушек, накрыв ноги пледом, и с виду настолько походила на обычную больную, что в первый момент у Фрэнсис отлегло от сердца. Но потом она приблизилась и увидела ее лицо: совсем бескровное, немного опухшее под туго натянутой кожей и блестящее от нездоровой испарины. На сей раз Лилиана не стала заверять, что все в порядке и приходить не стоило, а протянула руку и с трудом проговорила: «Ах, Фрэнсис… это кошмар какой-то!» Она стиснула пальцы Фрэнсис и зажмурилась, готовясь к очередному приливу схваткообразной боли.
Фрэнсис пришла в ужас:
– С тобой явно что-то не так! Надо вызвать врача!
Глаза Лилианы тотчас широко распахнулись.
– Нет, ни в коем случае! Врач сразу поймет, чтó я сделала. Просто держи меня за руку, не отпускай. Это кровотечение началось, вот и все. Да, ощущения не из приятных, но… О-о-ох!..
Она вся напряглась, когда накатила очередная волна боли, и застыла в неестественной, одеревенелой позе на несколько секунд, показавшихся вечностью. На лбу и над верхней губой у нее выступили бисеринки пота. Когда наконец схватка отпустила, Лилиана в изнеможении откинулась на подушки и дрожащей рукой вытерла лицо.
– Все нормально, – прерывисто прошептала она. – Я в порядке.
Фрэнсис, напрягшаяся всем телом одновременно с ней, теперь тоже вся обмякла.
– Но так же не должно быть? Чтобы было настолько плохо? Ты выглядишь ужасно, Лилиана!
Лилиана медленно перекатила голову по подушке, отворачиваясь от Фрэнсис:
– Не смотри на меня.
– Да я не об этом. Просто ты бледная как смерть.
– Схватки одни послабее, другие посильнее. Эта была сильная, вот и все. – Неловко поерзав, она приподняла одно бедро и запустила руку глубоко под юбку. – Кровь так и льется. Я боюсь запачкать диван. Там есть что-нибудь, а?
Фрэнсис посмотрела:
– Нет, ничего.
– Я уже три прокладки насквозь промочила, сжигаю их в камине. Но это пока еще обычная кровь, а не то, что надо. Когда выходит зародыш – сразу чувствуешь. Он еще не вышел. А пока он не выйдет, все бесполезно.
В голосе Лилианы теперь слышались новые, раздраженные нотки, и в глазах появился неестественный стеклянный блеск. Уж не жар ли у нее? Фрэнсис положила ладонь на ее влажный лоб, но лоб был холодный, просто ледяной. Это хорошо или плохо? Она не знала. Не знала! Сознание собственной беспомощности повергло ее в отчаяние. Как она допустила такое? О чем, вообще, думала? Почему позволила Лилиане совершить такой безрассудный, безумный шаг?…
