Но тут же она представила Лилианины глаза, полные ужаса, и ничего не сделала.
Потом наступил сентябрь, и подошло время отпуска. Днем накануне отъезда Лилиана принялась собирать чемодан. Фрэнсис немного посидела с ней, примостившись на краешке кровати, но от вида вещей, укладываемых в полосатую полость чемодана, – купальных костюмов, пляжных полотенец, Леонардова нижнего белья, – у нее болезненно сжималось сердце. Когда Лилиана потянулась мимо нее к прикроватной тумбочке, за коробочкой с запонками, Фрэнсис сказала:
– Боюсь, я тебе мешаю.
– Не уходи. – Лилиана удержала ее за руку.
– Без меня ты лучше управишься.
– Нет, постой. Пожалуйста, Фрэнсис. Мы расстаемся на целую неделю… – Она прикрыла глаза ладонью и вдруг показалась страшно утомленной: лицо осунувшееся, тусклое, безжизненное. Мгновение спустя Лилиана вся встрепенулась, словно стряхивая с себя усталость, и с улыбкой бросила звякнувшую коробочку в наполовину заполненный чемодан. – Закончу сборы позже. Лен мне поможет, в кои-то веки. Не хочу больше торчать дома. Пойдешь со мной, а?
Произошедшая в ней перемена поразила Фрэнсис.
– С тобой? Ты о чем?
– Я хочу сводить тебя кое-куда. В качестве подарка. Чтобы загладить свою вину перед тобой. Загладить вину за… за все. За то, что уезжаю в дурацкий отпуск. За то, что замужем. За то, что пристаю и требую твоей любви! Не знаю. Ты часто говоришь, что тебе надоело вечно торчать в четырех стенах, с задернутыми занавесками. Ну так пойдем со мной!
– Но… куда?
– Не скажу. Иначе испорчу сюрприз! Разве ты не любишь сюрпризы?
Нет, Фрэнсис не любила сюрпризы. Самая мысль, что люди что-то замышляют и планируют ради нее, была ей глубоко неприятна. А необходимость изображать восторг, когда сюрприз раскрывается, тяготила до чрезвычайности.
Поэтому переодевалась она почти неохотно и, когда через двадцать минут вышла с Лилианой на улицу, сразу же начала строить догадки, куда они направляются. Лилиана взяла с собой только бархатный ридикюль, никаких хозяйственных сумок, – значит намечается не пикник, а что-то другое. На самом подходе к парку они свернули и зашагали по длинной улице на юго-запад, в направлении Херн-Хилл. Возможно, они идут на железнодорожную станцию, чтобы там сесть на пригородный поезд. Да, не иначе, по недолгом размышлении заключила Фрэнсис. Прогулка на природе, потом чаепитие в закусочной или ресторане. Она прикинула, куда можно спокойно добраться за короткое время, чтобы вернуться домой через два-три часа. До какой-нибудь деревушки в Кенте, по всей видимости. Ну что ж, принимается. Она с удовольствием съездит в Кент. Фрэнсис решительно принялась настраивать себя на оптимистический лад, восстанавливать хорошее расположение духа.
Но вот они достигли поворота на станцию – и прошли мимо, не сбавляя шага. Лилиана на ходу вращала зонтик, лежащий у нее плече, и вид имела озорной, возбужденный, как у игривой кошки. Теперь они направлялись в сторону Брикстона по довольно шумной дороге. «Уже близко», – таинственно сказала Лилиана, и Фрэнсис задалась недоуменным вопросом, что же такого интересного может быть на этой пыльной пригородной улице, чтобы тащиться сюда с Чемпион-Хилл да еще разводить такую таинственность. Она с упавшим сердцем предположила, что конечный пункт маршрута окажется слишком для нее эксцентричным: полутемной комнатушкой над лавкой, где ворожит цыганка-гадалка, или романтическим деревом, на ветку которого ей будет предложено повязать ленту…
Они свернули на другую улицу, и Лилиана сказала:
– Ну вот, почти пришли. Теперь не смотри вперед. Смотри в землю, я тебя поведу.
Чувствуя себя глупо, но не возражая ни словом, Фрэнсис опустила глаза и покорно последовала за Лилианой, огибая фонарные столбы, переступая через бордюры. Дождавшись перерыва в потоке транспорта, они пересекли проезжую часть – и остановились.
– Ну что, можно смотреть?
– Да, – сказала Лилиана. Затем почти без паузы: – Нет!
Уверенность явно покидала ее.
– Может, тебе и не понравится вовсе…
Фрэнсис боялась поднять глаза. Она немного помедлила, пока мимо с ревом проезжал автобус, а потом вскинула голову.
И увидела перед собой ярко разукрашенный вход в Брикстонский роллердром.
Она перевела взгляд на Лилиану:
– Ты привела меня покататься на роликах.
Лилиана беспокойно всматривалась в нее:
– Ты же говорила, что любила ходить на каток. Помнишь? Когда мы в первый раз гуляли в парке?
Фрэнсис кивнула:
– Да, помню.
– Ну что, пойдем туда?
– Да.
Ощущение было такое, будто тебя выдернули из одной жизни и швырнули в совсем другую. Еще только приблизившись к дверям, они услышали смутную мешанину звуков, а когда вошли – в уши ударили музыка, смех, глухой рокот роликовых коньков. Глазам предстала толпа, текущая по кругу, скользящая на неестественно согнутых ногах, и ко времени, когда они выстояли очередь за билетами и перешли в очередь за коньками, Фрэнсис уже изнемогала от желания поскорее влиться в этот поток. Носки ее туфель прочно встали в металлические скобы, потертые кожаные ремешки туго затянулись на щиколотках. Выпрямившись, она почувствовала себя великаншей в добрых десять футов ростом, причем страшно неуклюжей: она уже и забыла это ощущение дикой неустойчивости. Фрэнсис шагнула вперед, взмахивая руками для равновесия:
– Ой, мама! Страшно!
Лилиана поднялась со скамейки, взвизгнула и схватилась за Фрэнсис. Они рассмеялись и, грохоча коньками, поковыляли к проему в борту. А потом оказались на самом катке, на коварной гладкой площадке, натертой мелом.
Лилиана дернула Фрэнсис за рукав:
– Стой! – Другой рукой она цеплялась за борт.
– Отпусти его! – велела Фрэнсис.
– Боюсь! Я упаду!
– Не упадешь! А если упадешь, то со мной вместе. Ну, давай же!
Она крепко взяла Лилиану за руку и потянула прочь от борта. Лилиана снова взвизгнула, но покорно покатилась за ней следом, и они смешались с потоком людей, скользящих на роликах.
Огромное современное здание неказистого вида походило на гигантский церковно-общественный центр. С балок свисали поблекшие флаги цветов Перемирия; из репродукторов лились мелодичные старые песни двадцати-тридцатилетней давности: «Funiculi Funicula», «Вальс веселой вдовы». Толпа была не такой плотной, как толпы, которые Фрэнсис помнила по временам своей юности, когда часто бегала на роллердром. Вероятно, состояла она только из людей, еще не смекнувших, что за настоящими развлечениями в нынешние дни следует ходить в другие места – в джазовые клубы, скажем, или кокаиновые салоны. Однако такая внесезонная атмосфера порождала ощущение товарищеской близости между посетителями, и народу все же было достаточно много, чтобы изредка там и сям происходили столкновения и падения. Школьные каникулы еще не закончились, и дети во множестве юрко сновали среди толпы, точно мелкие рыбешки. Но были здесь и влюбленные пары, и юные девушки по две, по три или целыми стайками, и даже отважные дамы преклонного возраста. Мальчишки лихо носились, выделывая разные выкрутасы, по собственному внутреннему кругу, а в полупустом центре площадки несколько молодых людей с важностью демонстрировали свои способности. Время от времени кто-нибудь из них вдруг начинал махать руками, как ветряная мельница крыльями, в попытке удержать равновесие, потом все-таки падал под веселые возгласы, улюлюканье, сочувственный смех и с глуповато-смущенным видом поднимался, отряхивая мел с коленей и задницы. Работник катка неторопливо кружил по площадке, следя за порядком и резко свистя в свисток всякий раз, когда мальчишки слишком уж расшаливались.
