– Ну, мы с Лилианой стали добрыми друзьями.
– Да уж, с недавних пор вы с ней на очень короткой ноге. Должно быть, ей льстит, что ты проявляешь к ней такой интерес.
– Проявляю интерес? Ты так говоришь, будто я руководитель женского клуба.
– Может, тебе действительно следует организовать женский клуб или что-нибудь вроде. Мистер Гарниш только вчера спросил меня, за какими занятиями ты проводишь дни. Я не знала, что ответить.
– Я провожу дни за работой по дому.
– Не сказать чтобы дом содержался в особом порядке в последнее время.
Фрэнсис опустила шитье на колени:
– Ох, мама, на тебя не угодишь. То тебе невмоготу видеть, как я драю полы. То ты жалуешься, что полы немытые.
Мать покраснела:
– Я вовсе не жалуюсь, Фрэнсис. Ты знаешь, как я переживаю из-за того, что тебе приходится трудиться по хозяйству. И знаешь, как я благодарна тебе за все твои старания. Но разве не ради нашего дома мы и взяли жильцов, в первую очередь? Если ты пренебрегаешь домашней работой потому, что проводишь утро с миссис Барбер, куря сигареты и отплясывая польку… Неужели у нее нет своих хозяйственных дел? Или ты делаешь все за нее?
– Нет, разумеется. Ничего я за нее не делаю.
– Мне кажется, ты полностью подпала под ее влияние. А она всегда производила на меня впечатление самой заурядной особы. Не давай ей власти над собой. Не бегай за ней, как собачонка. Где все твои остальные подруги? Ты давно уже не встречалась с Маргарет. И у миссис Барбер тоже есть подруги, конечно же? Женщины одного с ней круга?
«Уж не в этом ли все дело? – подумала Фрэнсис. – В том, что мы с ней разного круга?» Она почти надеялась, что не ошиблась в своей догадке.
– Мне нравится общаться с Лилианой, вот и все, – сказала она. – А ей нравится общаться со мной.
– Больше, чем со своими сестрами?
– Ты прекрасно знаешь, что у Лилианы с ними довольно мало общего.
– И с мужем?
– Я уже говорила, они частенько ссорятся.
– Ну, только не позволяй ей садиться себе на шею. Когда она наладит отношения с мистером Барбером…
– Может, и не наладит, – не удержалась Фрэнсис.
Мать заметно встревожилась:
– Конечно наладит! Иначе она станет глубоко несчастна, по собственной вине! Ни одной замужней женщине не хочется признать свой брак неудачным. Надеюсь, ты не пыталась внушить миссис Барбер какие-нибудь странные мысли на сей счет? Если бы я… если бы я хоть на миг подумала, что ты настраиваешь ее против мужа…
– С чего бы я стала делать такое? – не моргнув глазом, спросила Фрэнсис. Очевидно, получилось у нее убедительно. Взгляд матери стал спокойнее.
– Хорошо. Просто не лезь решать чужие проблемы. Она и мистер Барбер будут жить здесь не вечно. Рано или поздно они заведут ребенка. Вернутся обратно в свою привычную среду – и тогда что? Ты станешь видеться с ней реже и будешь только расстраиваться.
– Да, – согласилась Фрэнсис. – Пожалуй, ты права.
Она произнесла это решительным тоном, рассчитывая таким образом положить конец разговору – который, казалось, подходил все ближе и ближе к опасной теме ее отношений с Кристиной.
С другой стороны, может, и впрямь только казалось. Теперешний разговор больше напоминал те, что мать нередко заводила с ней в юности, – про одноклассниц и соседских дочерей, к которым Фрэнсис проникалась неподобающими романтическими чувствами. «Гордон скоро начнет ревновать к тебе», – однажды с неловким смешком сказала мать здесь, вот в этой самой комнате. Гордон Фаулер был помолвлен с дочерью миссис Плейфер, Кейт. А Фрэнсис в свои четырнадцать-пятнадцать лет Кейт почти боготворила. Наверное, сейчас мать подозревает, что Фрэнсис слегка увлеклась Лилианой, и потому предостерегает? Смотрит в будущее и видит там разочарования, слезы? Если так, значит она даже не догадывается, что стадия легкого увлечения осталась у них с Лилианой далеко-далеко позади. Что бы она подумала, что бы сделала, если бы могла вообразить позу, в которой ее дочь и квартирантка находились несколькими часами ранее: Фрэнсис распростерта навзничь на ковре в гостиной и голова Лилианы у нее между ног?
При этой мысли Фрэнсис вдруг испытала что-то, поразительно похожее на торжество. Но чувство это тотчас же начало меняться, усыхать, скукоживаться и темнеть, отравленное следующей мыслью: что же они с Лилианой натворили? Они впустили в дом свою безрассудную страсть. Эта страсть впервые представилась Фрэнсис как нечто своевольное и непокорное, практически живущее собственной жизнью. Нечто вроде беглого преступника, которого они тайком привели сюда ночью и спрятали на чердаке или в стенной полости.
Поздно вечером, погасив светильники в холле и услышав скрип Лилианиной гладильной доски в кухоньке наверху, Фрэнсис сказала себе: «Я не войду туда к ней. Хотя бы сегодня не войду».
Она поднялась по лестнице с твердым намерением прямиком проследовать в свою спальню и плотно закрыть за собой дверь. Но, шагнув на площадку с последней ступеньки, чуть помедлила в нерешительности, а затем без дальнейших раздумий бесшумно направилась вокруг лестничного колодца к открытой двери кухоньки. А еще секунду спустя встретилась взглядом с Лилианой, и сердце у нее перевернулось. Она тихонько вошла.
Лилиана поставила утюг на подставку и нервно взглянула мимо Фрэнсис, на лестничную площадку:
– Я уже думала, ты так и не придешь! Торчу здесь целую вечность, утюжа одну и ту же наволочку! Ты ведь не ненавидишь меня, правда?
– Ненавижу? Ты о чем, вообще?
– Я просто подумала, еще утром… Ох, мне всякое в голову лезло.
Они соприкоснулись руками над гладильной доской, а в следующий миг Лилиана опять схватилась за утюг. Дверь гостиной распахнулась, и оттуда, беззаботно насвистывая, вышел Леонард.
Он был одет – вернее, раздет – по жаре: босиком, рукава высоко засучены, домашняя рубашка широко расстегнута у горла, и под ней белая майка, сквозь которую угадывается редкая рыжеватая поросль на груди. Синяки на лице, в течение последнего месяца постепенно бледневшие и менявшие цвет с черно-синего на желто-зеленый, уже почти полностью сошли, и Леонард выглядел собою прежним: бодрый и пышущий здоровьем. В руке у него была бутылка пива, которую допил до дна одним большим глотком, переступая через порог кухни.
Он весело поприветствовал Фрэнсис, проходя мимо нее фокстротным шагом. Казалось, он забрел сюда просто так, без всякой цели, и Фрэнсис надеялась, что сейчас же он и удалится восвояси. Однако Леонард задержался: потоптался около Лилианы, наблюдая, как она утюжит наволочку, потом спросил:
– Ты еще долго?
– Белье надо догладить, – смущенно ответила она.
Его голос стал вкрадчивым.
– Можно ведь и завтра закончить, а?
Лилиана энергично провела утюгом взад-вперед и ничего не ответила. Но Леонард все не уходил, все наблюдал за ней, все топтался рядом. На Фрэнсис он больше ни разу не взглянул, однако в нем не чувствовалось никакой враждебности. Он хочет свою жену, с болью осознала Фрэнсис. Он не знает – откуда он может знать? – что Фрэнсис тоже ее хочет.
