– Да.
– Сколько раз?
– О, десятки и десятки. С рыжими женщинами, с белокурыми, с темноволосыми… Но так, как с тобой, – ни с кем, ни разу.
– Ты шутишь! Прекрати!
– Ты слышала о таких вещах до встречи со мной?
Лилиана покраснела, продолжая гладить Фрэнсис, следя взглядом за своими пальцами.
– Не знаю… Да, наверное, слышала – но как о чем-то ужасно непристойном, чем могут заниматься только распутные женщины; как о чем-то, чего не бывает в нормальной жизни. У Лена раньше были открытки, из Франции, и на одной – две девушки… Такие похабные картинки, предназначенные для солдат. Я их всего-то раз и видела. Заставила Лена сжечь все до единой. – Она заглянула Фрэнсис в глаза. – Но ведь у нас с тобой по-другому, правда?
– Да, конечно, совсем по-другому.
– У нас с самого начала все было… ну… романтично, что ли. Когда мы с тобой гуляли в парке, в первый раз, и ты прогнала прочь того мужчину – это было так трогательно, так галантно. Если бы Лен сделал что-нибудь подобное, он сделал бы это для себя. А ты сделала это для меня, правда ведь? А потом мы стояли на лестничной площадке, и ты спросила, можно ли называть меня Лилианой. Ты сказала, что хочешь называть меня так, как никто больше не называет.
– Да.
– А потом, когда я тебя стригла…
– Что ты тогда подумала? Тебя шокировало мое признание?
– Я на тебя разозлилась. Почувствовала себя дурой.
– Дурой? Почему?
– Потому что ничего не подозревала. Потому что думала, что у тебя был мужчина, жених. У меня было ощущение, будто ты меня обманула: оказалась совсем не тем человеком, которым прикидывалась, чтобы мне понравиться. Но… не знаю. Я все время думала об этом. Спрашивала себя, почему же ты мне рассказала.
– Если бы я знала!
– Я говорила себе: таким образом она показала, что любит меня – как друга, я имею в виду. А потом думала: о, но она любит меня не так сильно, как любила ее. И от этого злилась еще больше. Я была в ярости! – Лилиана снова водила пальцами по ключице Фрэнсис. – Да в такой, что сама испугалась. Это казалось неправильным… Наверное, я хотела, чтобы ты принадлежала мне одной.
– Мне кажется, тебе просто нравится, чтобы тобой восхищались, – после паузы сказала Фрэнсис. – Мужчины, я, все вокруг. Я права?
Лилиана улыбнулась и помотала головой:
– Нет!
– А по-моему, я права. На моем месте мог быть кто угодно.
Лилиана снова помотала головой, и прядь волос упала ей на глаза. Она пристально взглянула на Фрэнсис сквозь волосы, и улыбка ее угасла.
– Нет. Только ты.
Сердцу Фрэнсис вдруг стало тесно в груди. Она взяла руку Лилианы и прижала к нему, бешено застучавшему от избытка чувств. Теперь их лица сблизились настолько, что она видела лишь восхитительно расплывчатые влажные глаза, брови, ресницы. Ресницы затрепетали, касаясь ресниц Фрэнсис.
– То, что ты сказала тогда, – прошептала Лилиана. – Что ты в меня влюбилась. Ты говорила серьезно?
Серьезно ли она говорила?
– Да, – ответила Фрэнсис. – Это тоже тебя пугает?
Лилиана кивнула.
– Но больше всего пугает потому, что… – Она запнулась и закрыла глаза. – Ах, сама не знаю, что я чувствую. Я словно околдована, очарована! Все время, пока мы были на вечеринке, мне безумно хотелось, чтобы ты меня поцеловала. Я в жизни ничего так не хотела. И это не казалось мне странным, не казалось постыдным. Я ни разу не вспомнила о Лене, ни на секунду. Знаю, это дурно с моей стороны, но я вообще о нем не думала. Все это его совершенно не касается. Это никого не касается, кроме нас с тобой, правда?
– Да, – просто ответила Фрэнсис.
Она по-прежнему прижимала ладонь Лилианы к своему сердцу, и они по-прежнему неотрывно смотрели в глаза друг другу, но теперь между ними что-то изменилось, произошло что-то неуловимое. Фрэнсис передвинула ладонь Лилианы чуть ниже, под самую грудь, а потом еще ниже. Лилиана застенчиво начала гладить ее сквозь тонкую, ветхую ткань сорочки. Потом немного отстранилась и сказала: «Прижмись ко мне». С этими словами она завернула подол сорочки Фрэнсис и, перекатившись на спину, проделала то же самое со своей ночной рубашкой.
Волосы между ног у нее были темнее, жестче и гуще, чем у Фрэнсис. Живот и груди были испещрены неровными серебристыми линиями – при виде них Фрэнсис на миг оторопела, но тут же сообразила, что это следы неудачной беременности, и наклонила голову, чтобы нежно поцеловать их. Потом она подняла ночную рубашку повыше, скользнула вперед – и затаила дыхание, когда их жаркие тела слились воедино. С минуту они лежали неподвижно, словно жадно впитывая друг друга.
Но едва только губы их встретились, обоюдное возбуждение возросло, и обе зашевелились, заерзали, прилаживаясь друг к другу. Фрэнсис чуть переместилась вбок, и бедро Лилианы проскользнуло у нее между ног, как в прошлый раз. Продолжая целоваться, они сплелись в тесном, влажном объятии и слаженно задвигались, мягкими встречными толчками, постепенно ускорявшимися. Груди и животы у них стали скользкими от пота; губы приоткрылись и вновь слились в поцелуе; ритм толчков становился все быстрее, все настойчивее, потом сбился и распался в хаосе судорожных движений, неизящных, но страшно возбуждающих, похожих на яростную схватку. Лилиана напряглась всем телом и закричала – экстатический крик вырвался из горла, как бурный поток воды, и Фрэнсис тоже начали сотрясать судороги наслаждения. Она бешено терлась о бедро Лилианы, а Лилиана обнимала ее, целовала, ошеломленно смотрела ей в глаза и лепетала: «О боже… боже мой!..»
Оторвавшись наконец друг от друга и посмотрев на часы, они с изумлением обнаружили, что уже половина двенадцатого. Фрэнсис еще не приступала к обычным утренним делам по дому. Лилиане нужно было принять ванну и прибраться в комнатах: она обещала навестить родню в Уолворте. У самой двери они обнялись – теперь изнывая от тоски. Что им делать? Как жить дальше? Они смогут увидеться опять только вечером. Надо быть осторожнее. Нельзя, чтобы мать Фрэнсис что-то заподозрила. Нельзя, чтобы сестры Лилианы догадались. Ни в коем случае нельзя, чтобы Лен узнал! Никто, никто не должен знать.
– Но я не могу отпустить тебя так, – сказала Фрэнсис, когда Лилиана попыталась высвободиться из объятий. – Ты придешь ко мне сегодня? Ночью, когда Леонард уснет?
– Я боюсь! Боюсь! Но я безумно хочу.
– Я тоже.
– Правда? – Лилиана пытливо вгляделась ей в лицо. – Никак не могу поверить, что ты серьезно. Не могу поверить, что ты чувствуешь то же, что и я. Господи, что ты со мной сделала?
Наконец они неохотно разъединились. Лилиана вернулась в свою комнату. Фрэнсис, покачнувшись, присела на скомканную постель. Она снова ощущала себя чем-то вроде тонко звенящего бокала. Такое впечатление, будто кто-то дочиста протер от пыли ее органы чувств. Все краски вдруг стали ярче. Все грани казались бритвенно-острыми. Шелковая отделка на постельном белье была восхитительно гладкой и нежной на ощупь. Переживала ли она такое же с Кристиной? Фрэнсис вспомнила ночь, когда они с ней лежали здесь, на этой самой кровати, а родители спали в соседней комнате. Они занимались любовью в полной тишине, медленно и осторожно, как воры. Но испытывала ли она тогда что-нибудь подобное? Должно быть, да. Впрочем, нет, вряд ли! Иначе она не нашла бы в себе сил отказаться от Кристины.
