Минуту-другую они сидели, тяжело вздыхая. Постепенно вздохи Фрэнсис превратились в стоны. Она потерла лицо ладонями.
– Ф-фух, ну и состояньице! В жизни так не напивалась. Желудок будто дубинкой до синяков исколочен. А в глаза точно пороху насыпали да еще втерли хорошенько. Может, покурим? Как думаешь, нам полегчает или станет хуже?
Они не знали, но решили попробовать. Фрэнсис достала папиросную бумагу, табак, стеклянную пепельницу и кое-как скрутила две сигареты.
Сделав первую затяжку, она откинулась на подушки:
– Смотри-ка… и впрямь помогает.
– Да? – с сомнением спросила Лилиана. – Я не уверена. У меня от табака возбуждение. – Она сказала это в невинном смысле, прижав ладонь к бьющемуся сердцу.
Но когда Фрэнсис услышала слово и увидела прижатую к груди руку, перед глазами у нее снова возникла одна из вчерашних сцен: Лилиана, пошатываясь, переступает ногами по подушке, чтобы удержать равновесие, потом пятка у нее срывается на пол, и груди подпрыгивают. Этот мысленный образ вызвал у нее смешанные чувства: растерянность, смущение и… и еще что-то, какой-то тошнотворный отголосок волнения, владевшего ею прошлым вечером.
Лилиана внимательно наблюдала за ней.
– О чем ты думаешь, Фрэнсис?
– Ну… – Фрэнсис затянулась сигаретой. – О том, как мерзко вела себя вчера.
– Вовсе не мерзко. А вот мы с Леном – да, мерзко.
– Мне вообще не следовало заходить. Вы двое что, ссорились перед моим появлением?
– Нет, не ссорились.
– Но Леонард наговорил тебе столько гадостей. Он часто позволяет себе такое?
– Лен малость перебрал вчера, вот и все. В любом случае я тоже говорю ему гадости.
– Но от этого же не лучше. А только хуже! Разве в браке допустима подобная жестокость?
– Мы с ним хорошо ладим на самом деле.
– Со стороны так не кажется.
– Да все мужья и жены такие. Нельзя же ожидать от брака любви, романтики и всего такого прочего, правда?
– Нельзя, по-твоему? Тогда зачем вообще нужен брак? Вы с Леонардом, должно быть, когда-то любили друг друга?
– Не знаю… Наверное, любили, да.
– Ты будто сомневаешься. Зачем же ты вышла замуж, если не была уверена?
Лилиана нахмурилась, водя кончиком сигареты по краю пепельницы:
– Ты уже спрашивала. Почему это тебя так интересует?
– Не знаю. Может, просто хочу понять.
– Да тут и понимать-то нечего. Это была… ошибка.
– Ошибка?
– Ну да. Мы с Леном по молодости совершили ошибку. Сделали глупость и теперь за нее расплачиваемся, вот и все. – Лилиана говорила смущенным тоном. Но, подняв взгляд и увидев на лице Фрэнсис непонимание, она продолжила почти раздраженно: – Ах, Фрэнсис, несмотря на весь свой ум, ты иногда бываешь ужасно тупой! Неужели непонятно, какого рода ошибку я имею в виду? Я забеременела, поэтому мы с Леном и поженились. – Она снова опустила глаза. – Ребенок умер сразу после родов.
Ошеломленная, Фрэнсис пробормотала:
– Извини, бога ради…
Лилиана начала кусать губу:
– Да ладно, все в порядке.
– Ничего не в порядке!
– Сейчас кажется, это было целую вечность назад.
– Я понятия не имела… мне очень жаль.
– Ты ведь не расскажешь матери?
– Конечно не расскажу.
– И не станешь думать обо мне плохо? Из-за того, что мы с Леном так поступили?
– Ты действительно считаешь, что это может как-то повлиять на мое отношение к тебе?
Лицо Лилианы немного прояснилось.
– Нет, не считаю. Но ты не такая, как все. Не такая, как родители Лена, к примеру. Они постоянно говорили мне всякие жестокие вещи. Что я нарочно забеременела, чтобы захомутать Лена, – словно сам он вообще не при делах! Что ребенок не от него, а невесть от кого. А когда ребенок умер, они сказали, что это мне наказание за грехи. Ах, Фрэнсис, все это было ужасно, ужасно! Думаю, я тогда немножко тронулась умом. И стала дурным, злым человеком. Я видеть не могла чужих младенцев. Не переносила даже Мориса, маленького сынишку Нетты. Она меня так и не простила за это. Никто меня не понимал. Мне говорили, мол, подумай обо всех мужчинах, погибших на войне, обо всех людях, умерших от инфлюэнцы, – и что значит один крохотный младенец по сравнению со всеми ними… Наверное, они были правы.
– Вовсе нет, – сказала Фрэнсис. – В жизни бывают события столь страшные, что единственная разумная реакция на них – легкое безумие. Ты сама это знаешь, верно?
Лилиана чуть поколебалась, потом кивнула и прошептала:
– Да.
– А вы никогда не думали… ну, еще раз попытаться завести ребенка?
Лилиана отвела глаза в сторону:
– Лен хотел бы. Но я все время думаю: а вдруг такое опять случится? У матери-то моей не раз случалось. Мне кажется, второй раз я этого не переживу. И потом, зачем приводить новую жизнь в такой тревожный и безрадостный мир? Хотя когда-нибудь я, наверное, все-таки решусь. Нельзя же идти против природы, правда? А если не сумею родить… ну, тогда получится, что мы с Леном поженились зря. Но вообще-то, у нас все неплохо. – Лилиана говорила так, будто пыталась убедить саму себя. – Лен хороший муж, правда. Все хором говорят, что он хороший муж. Просто… ну, ты видела, как он вел себя вчера вечером. Когда мы с ним начали встречаться, Лен сразу же стал домогаться близости. В конце концов я уступила – и он до сих пор не простил мне этого.
– А он когда-нибудь… поднимал на тебя руку?
Лилиана слабо улыбнулась:
– Нет! Попробовал бы только! И он знает, что мои сестры заживо сдерут с него кожу!
– А он никогда… с другими женщинами… – Фрэнсис вспомнила сцену в ночном саду, произошедшую несколько недель назад: ладонь Леонарда на своей пояснице.
Но Лилиана ответила:
– О нет! Лен, конечно, воображает себя сердцеедом, но на такое нипочем не решится. Урок со мной не прошел для него даром.
Ее лицо как-то разом осунулось, и она стала почти некрасивой. И выглядела она старше своих лет сейчас – с темными кругами под глазами, с набрякшими веками.
– Мне очень жаль, Лилиана, – повторила Фрэнсис.
– Ты всегда была добра ко мне, Фрэнсис. С самого начала. И ты была честна со мной, когда… – Она запнулась. – Ну, ты понимаешь, о чем я. Ты ведь могла и не рассказывать, но ты честно рассказала. А я повела себя гадко. Я все время об этом думаю.
Фрэнсис не ответила. Через открытое окно опять донеслись отдаленные домашние звуки: лай собаки, женский голос, зовущий кого-то, стук ложки о край кухонной раковины. Занавески вздулись от ветра, звякнув карнизными кольцами, а когда снова опали, в комнате сделалось темнее прежнего.
