С матерью Фрэнсис своими чувствами не поделилась. Придерживаясь обычного вечернего распорядка, они спокойно поужинали вдвоем, сыграли пару партий в нарды, без четверти десять выпили по чашке слабого какао, а потом занялись рутинными делами, которыми всегда завершали день: навели порядок в гостиной, прикрутили газовые рожки, взбили диванные подушки, заперли окна.
Мать первой пожелала доброй ночи и ушла к себе. Фрэнсис задержалась в кухне, чтобы убраться и вычистить печь. Она сходила в туалет, накрыла стол к завтраку, вынесла в палисадник молочный бидон и повесила рядом с калиткой. А когда вернулась в дом и стала прикручивать газовую лампу в холле – заметила свет под дверью материной спальни. Вообще-то, Фрэнсис не имела обыкновения заглядывать туда после того, как мать уходила спать, но сегодня эта полоска света словно поманила. Фрэнсис приблизилась к двери и постучала:
– Можно?
Мать сидела в кровати. Волосы, прежде заколотые в пучок, она распустила и заплела в тощие косицы, похожие на измочаленные веревки. До войны волосы у нее были каштановые, рыжевато-каштановые, как у Фрэнсис, но за последние несколько лет поседели, поредели, стали жесткими и ломкими. Сейчас, в свои пятьдесят пять, она была совсем седая, как старуха; темными оставались только брови, резко очерченные над красивыми карими глазами. На коленях у нее лежала книжонка из разряда вагонной макулатуры, «Ребусы и головоломки», и она подбирала слова в акростих.
Когда Фрэнсис вошла, мать внимательно посмотрела на нее поверх очков для чтения:
– Случилось чего, Фрэнсис?
– Нет. Просто решила заглянуть. Разгадывай дальше свою головоломку.
– Да это пустяки, вместо снотворного.
Однако затем она снова сосредоточенно уставилась в страницу и, похоже, нашла наконец нужное слово: проверяла, подходит ли оно, водя по буквам карандашом и шевеля губами. Свободная половина кровати была плоской, как гладильная доска. Фрэнсис скинула тапочки, забралась в кровать и легла на спину, руки за голову.
Еще месяц назад эта комната служила столовой. Фрэнсис покрасила старые красные обои и перевесила картины, но, как и в случае с новой кухней наверху, результат получился не ахти. Немногочисленные предметы мебели из бывшей материной спальни стояли как-то неловко, точно непрошеные гости, явно тоскуя по своим родным вмятинам в полу верхней комнаты. Часть столовой мебели пришлось оставить здесь же, за неимением другого места, и душная теснота обстановки отдавала старостью и немного, самую малость, – больничной палатой. Подобные комнаты Фрэнсис видела в детстве, когда навещала хворых двоюродных бабушек. «Не хватает только запаха ночного горшка, – подумала она, – да прикроватного колокольчика, чтобы вызывать усатую великовозрастную дочь, так и оставшуюся в старых девах».
Она поспешно прогнала образ, возникший перед глазами. Наверху кто-то из Барберов прошел через гостиную – мистер Барбер, судя по тяжести и частоте шагов; миссис Барбер ступает легче и ходит медленнее. Фрэнсис провела взглядом по потолку, следуя за звуком.
Мать тоже посмотрела вверх.
– День больших перемен, – вздохнула она. – Они что, еще не все вещи распаковали? Взволнованы, наверное, страшно. Мы с твоим отцом были в таком же состоянии, когда только въехали сюда. Мне кажется, дом им понравился – ты как думаешь? – Она понизила голос. – Он ведь просто нечто, правда?
Фрэнсис ответила таким же приглушенным тоном:
– Во всяком случае, ей понравился. У нее такой вид, будто она не верит своему счастью. А вот насчет него я не уверена.
– Ну, это чудесный старый дом. И собственное жилье, что немаловажно для молодоженов.
– Так Барберы вроде не молодожены. Разве они не говорили, что женаты уже три года? Поженились сразу после войны, насколько я поняла. Но детей нет.
– Нет, – повторила мать с ноткой осуждения, а потом, перейдя к следующей мысли, добавила: – Жаль, что в наше время все молодые женщины считают нужным малеваться.
Фрэнсис развернула к себе книжку и принялась изучать акростих, чувствуя строгий взгляд матери.
– И не говори. Даже по воскресеньям!
– Не воображай, будто я не понимаю, когда ты надо мной подшучиваешь, Фрэнсис.
Наверху рассмеялась миссис Барбер. Какой-то легкий предмет, уроненный или брошенный, со стуком упал и покатился по полу. Фрэнсис оставила попытки решить головоломку.
– Как по-твоему, из каких она?
Мать закрыла книжку и положила на тумбочку.
– Кто?
Фрэнсис показала подбородком на потолок:
– Миссис Би. Мне думается, отец у нее руководитель филиала какой-нибудь фирмы. Мать из довольно «приличной» семьи. «Индийская любовная песня» на патефоне, – возможно, брат успешно служит в торговом флоте. Уроки фортепиано для девочек. Походы в Королевскую академию раз в год. – Она широко зевнула и, прикрыв рот тыльной стороной ладони, продолжила сквозь зевок: – В том, что наши постояльцы так молоды, есть один несомненный плюс: они могут нас сравнивать только с родителями мистера Барбера. Им невдомек, что мы понятия не имеем, как себя вести с ними. Покуда мы будем разыгрывать роль домовладелиц достаточно усердно, мы для них таковыми и останемся.
Мать страдальчески поморщилась:
– Ох, ну зачем называть все своими именами? Ты прямо как миссис Сивью из Уортинга.
– В наше время быть домовладелицей не зазорно. Лично я намерена наслаждаться своим статусом домовладелицы.
– Да хватит уже повторять это слово!
Фрэнсис улыбнулась. Но мать сидела с совершенно уже несчастным выражением лица, теребя шелковую кайму одеяла. Еще чуть-чуть, поняла Фрэнсис, и она скажет: «Ах, это разбило бы сердце твоего отца!» А поскольку даже сейчас, почти четыре года спустя после его смерти, при одной мысли о нем у Фрэнсис неизменно возникало желание заскрежетать зубами, выругаться, вскочить и грохнуть что-нибудь об пол, она поспешно перевела разговор на другую тему. Мать входила в правление местной благотворительной организации, и Фрэнсис спросила, чем там сейчас занимаются. Они немного поговорили о предстоящей ярмарке.
Когда лицо матери прояснилось, став просто усталым лицом пожилой женщины, Фрэнсис поднялась с кровати:
– Тебе принести чего-нибудь? Может, печенья пожевать перед сном?
Мать начала устраиваться в постели:
– Нет, не хочу печенья. Потуши свет, пожалуйста.
Она откинула косицы с плеч и поудобнее положила голову на подушку. На переносице у нее остались вмятины от очков, похожие на синяки. Когда Фрэнсис потянулась к лампе, наверху опять послышались шаги, и она снова вскинула глаза к потолку:
– Как будто там Ноэль или Джон-Артур… – пробормотала она, гася свет.
«Да, действительно, как будто они», – подумала Фрэнсис несколькими секундами позже, стоя в темном холле. Ибо теперь ощутила запах табачного дыма, услышала невнятный мужской голос на лестничной площадке и глухой стук мужских домашних туфель. Сердце у нее вдруг зашлось, дыхание мучительно перехватило, как бывает, когда неудачно ударишься локтем или коленом. Как неожиданно накатывает горе, до сих пор! Фрэнсис помедлила у подножия лестницы, пережидая приступ боли. «Если бы только, – впервые за долгое время подумала она, поднимаясь по ступенькам, – ах, если бы только я могла сейчас, свернув с лестницы, увидеть на площадке кого-нибудь из братьев – Джона-Артура, например; худого, вечно серьезного, как все книгочеи, похожего на чудаковатого монаха в своем коричневом егеровском халате
[3] и сандалиях из „Гарден-Сити“…»
