Она свалила все вещи в кучу на кровать:
– Неужели тебе никогда не хотелось красиво одеться?
– Хотелось, конечно. В молодости.
– Ты всегда говоришь так, будто тебе в обед сто лет.
– Просто я потеряла интерес к нарядам. И потом, у нас было туго с деньгами. Ты еще моего нижнего белья не видела. По сравнению с ним эти тряпки – последний писк парижской моды. Кое-что уже и не починить, приходится скреплять английскими булавками.
– Так, и что же ты наденешь на вечеринку?
– Не знаю даже… Ты меня застала врасплох своим приглашением. – Фрэнсис порылась в груде одежды и вытащила из нее платье. – Вот это, пожалуй.
Это было черное муаровое платье, в котором она ходила на званые ужины и вечеринки последние лет шесть-семь. Фрэнсис встряхнула его и развернула к окну, чтобы получше рассмотреть на свету. Однако оно оказалось хуже, чем ей помнилось. Когда-то лиф у него был сплошь расшит бисером, но со временем бисеринки поотрывались, оставив после себя торчащие ниточки, похожие на жесткие черные волоски. На одном рукаве виднелась строчка ручных стежков – там Фрэнсис когда-то зашила прореху. Что самое ужасное, подмышки у платья были белесые. Однажды, довольно давно, Фрэнсис закрасила их чернилами, но чернила поблекли, и ткань пошла голубоватыми разводами…
Страшно сконфуженная, Фрэнсис опустила платье:
– Нет, лучше другое, которое грязного цвета.
– У тебя наверняка есть еще что-нибудь.
– Нет, честное слово. Сама посмотри.
Встав бок о бок, они заглянули в сумрачные недра опустошенного шкафа. Теперь там висела лишь школьная одежда Фрэнсис: унылые саржевые платья, длинные юбки, блузки с жесткими воротничками и галстуками. Странно подумать, что всего десять лет назад она носила такие вот неудобные, безобразные наряды. При одном воспоминании о фланелевом нижнем белье, невыносимо душном, ей стало худо.
Но что-то вдруг привлекло взгляд Лилианы, и она запустила руку в самую глубину шкафа.
– Так… а тут у нас что такое?
– Ох, это я по дурости когда-то купила, – сказала Фрэнсис, когда еще одно платье было извлечено на свет божий. – Поддалась на уговоры одной знакомой. Нет, оно вообще ни в какие ворота.
Платье было серовато-зеленого цвета, с широким воротником и многоярусной юбкой, со шнуровкой из кожаной тесьмы на груди и манжетах. Купить его Фрэнсис подбила Кристина, в той, другой их жизни. Оно стоило три гинеи – три гинеи! Сегодня сумма казалась астрономической. И Фрэнсис надевала его всего один раз, на бал Красного Креста. Отец Кристины раздобыл билеты, и они с ней, две убежденные пацифистки, долго обсуждали, этично ли посещать подобные мероприятия. Но в конечном счете они чудесно провели время, полностью отдавшись веселью. Позже тот бал всегда вспоминался Фрэнсис как яркий луч света среди угрюмых теней. И сейчас, при виде серо-зеленого платья, висящего в пальцах Лилианы, внезапно все ожило в памяти: электрическая напряженность вечера; поездка в таксомоторе по темным улицам в сопровождении простоватой Кристининой тетушки Полли, приставленной к ним в качестве дуэньи; сама Кристина, сладкий аромат ее волос, ее мягкие, податливые руки в тонких лайковых перчатках…
Лилиана не сводила с нее внимательных глаз:
– Вот в нем тебе и следует идти, Фрэнсис.
– В этом? О нет!
– Да-да. Глядя на все остальные платья, ты хмурилась. А это… видишь? Ты же улыбаешься! Ну-ка, надень.
– Нет-нет. Я буду чувствовать себя глупо. И посмотри, в каком оно состоянии! Насквозь пропахло затхлостью.
– Это ерунда. Постирать, погладить – и все дела. Надень, покажись мне в нем. Ну доставь мне такое удовольствие, пожалуйста. Я не буду смотреть – скажешь, когда можно.
Лилиана сунула платье ей в руки, повернулась к ней спиной и застыла в ожидании. Фрэнсис, за неимением другого выхода, принялась раздеваться. Сначала она раздевалась медленно, но потом испугалась: вдруг Лилиана, обернувшись раньше времени, увидит ее рваное ветхое белье, – и заторопилась: скинула тапочки, лихорадочно стянула блузку и юбку, встряхнула затхлое платье и стала надевать через голову. Оно тотчас же словно завязалось узлом, и несколько долгих секунд Фрэнсис отчаянно с ним боролась, пытаясь просунуть руки в узкие рукава. Посмотрев наконец в зеркало, она увидела себя, всю красную, с растрепанными волосами, с выпирающими ключицами под мятой тканью в обтяжку, и само платье с дурацкой шнуровкой, в котором она походила на какую-то обитательницу Шервудского леса, осталось только усесться в одно из уродливых отцовских кресел и забряцать на лютне.
Однако Лилиана, повернувшись к ней, просияла улыбкой:
– Ах, Фрэнсис, ты выглядишь очаровательно. И цвет тебе к лицу. Счастливица! Лично я в зеленом выгляжу как труп. Да, платье очень тебе идет. Над ним нужно немножко поработать, вот и все. – Приблизившись, она с профессиональной сноровкой одернула на Фрэнсис платье, расправляя складки. – Во-первых, давай занизим талию. Тогда оно станет совсем другим, подчеркнет твою стройность – ах, я отдала бы все на свете, чтобы быть такой тоненькой и стройной! Но линия силуэта здесь должна быть мягче. Понимаешь, о чем я? Тебе нужно носить корсеты посвободнее. Жесткие или тугие эластичные – для пышногрудых дамочек вроде меня. И ты должна носить шелковые чулки, Фрэнсис, а не эти ужасные хлопчатобумажные. Неужели тебе не хочется выставить в самом выгодном свете свои изящные щиколотки?
Лилиана говорила без малейшего смущения, легко и непринужденно, как если бы само собой подразумевалось, что она давно уже изучила Фрэнсис и составила мнение о ее щиколотках, бедрах и нижнем белье. Но с другой стороны, женщины вроде Лилианы всегда изучают других женщин. Они все подмечают и все оценивают, восхищаясь или презрительно морщась, и они всегда завидуют чьей-то красивой груди, приятному цвету лица, изящному рисунку губ…
Теперь Лилиана чуть приподняла подол:
– Юбку надо укоротить. Видишь, насколько так лучше?
– Да не хочу я ничего укорачивать!
– Всего лишь на пару дюймов, для вечеринки, а? Нам же не нужно, чтобы ты там ходила, путаясь в подоле?
– Но…
– Стой смирно, сейчас сбегаю за булавками.
Сопротивляться не имело смысла. Через считаные секунды Лилиана вернулась со своей корзинкой для рукоделия и принялась что-то измерять и отмечать на платье, то опуская, то поднимая, то разводя в стороны руки Фрэнсис, будто кукольник, управляющий безвольной марионеткой.
Она понатыкала в платье столько булавок, что Фрэнсис, когда наконец было позволено, снимала его с себя очень-очень медленно, боясь поцарапать кожу.
Но и на том Лилиана не успокоилась. Как только Фрэнсис вновь облачилась в свои привычные, вусмерть застиранные блузку и юбку, она оценивающе посмотрела на нее, постукивая пальцами по губам, и задумчиво произнесла:
– Хорошо… а что нам делать с твоей прической?
