– Нет, не вижу.
– Тут вся штука в том, чтобы мысленно соединить точки линией. Нужно напрячь воображение. Ребята, присваивавшие звездам имена… у них тогда, знаете ли, выбор развлечений был небольшой, вот и развлекались, как могли. А что насчет Близнецов? – Мистер Барбер придвинулся ближе и нарисовал в воздухе очертания. – Видите, вон двое? Держатся за руки. Прямо напротив них – Лев. Справа от него – Краб. А вон – Селедка…
Фрэнсис всмотрелась в небо:
– Селедка?
– Вон там, рядом с Прыщом.
В следующий момент Фрэнсис осознала две вещи: первое – что он, конечно же, над ней подшучивает; второе – что он, показывая, куда смотреть, придвинулся вплотную и положил свободную руку ей на поясницу. От неожиданного прикосновения она вздрогнула и отпрянула в сторону, задев мистера Барбера плечом и шумно шаркнув галошами. Мистер Барбер тоже отступил и демонстративно вскинул руки, как человек, пойманный на чем-то предосудительном и шутливо изображающий невинность.
А может, он и впрямь – без всякого умысла? Внезапно Фрэнсис засомневалась. Было слишком темно, чтобы разглядеть выражение его лица; она видела лишь слабые отблески звездного света в глазах и на зубах. Он улыбается? Смеется над ней? У нее возникло чувство, которое она уже не раз испытывала при общении с мужчинами – чувство, что ее хитростью заманили в ловушку, что она не по своей вине стала посмешищем и, как бы ни повела себя дальше, только выставит себя в еще более смешном свете.
Фрэнсис с новой силой ощутила свое одиночество здесь, в коварном сыром саду. Казалось, сад заодно с мистером Барбером. Она потуже затянула пояс халата, распрямила плечи и холодно произнесла:
– Вам не следует долго здесь задерживаться, мистер Барбер. Ваша жена, наверное, беспокоится, куда вы запропастились.
Как она и ожидала, молодой человек рассмеялся, но с непонятной иронией.
– О, полагаю, Лили как-нибудь проживет без меня еще пару-другую минут. Сейчас докурю, мисс Рэй, и отправлюсь на боковую.
Фрэнсис без дальнейших слов повернулась и тяжело зашагала к дому, уже привычно чувствуя себя дурой. Скинув галоши, она торопливо приготовила все для завтрака – старалась управиться поскорее, чтобы не встречаться с мистером Барбером в третий раз за вечер. Впрочем, он не спешил возвращаться. Фрэнсис уже была в своей комнате и вынимала шпильки из волос, когда стукнула задняя дверь и лязгнул засов.
Все еще раздраженная, она прислушалась к шагам на лестнице и вдруг поняла, что ей страшно любопытно, как мистер Барбер заговорит с женой. На память пришел вопрос Кристины: «Стакан к стене приставляешь?» Подслушивать, конечно, нехорошо, но что дурного в том, чтобы просто подойти поближе к двери и чуть наклонить голову?
Сначала она услышала голос миссис Барбер.
– Ну наконец-то! Я уже думала, ты заблудился. Чем ты там занимался?
– Ничем, – зевнув, ответил мистер Барбер.
– Но чем-то ты должен был заниматься.
– Курил на заднем дворе. Смотрел на звезды.
– На звезды? Узнал по ним свое будущее?
– Так я и без них знаю, разве нет?
Вот и весь разговор. Но то, как они разговаривали – совершенно безразличным тоном, без малейшего намека на теплоту, – поразило Фрэнсис до чрезвычайности. Ей никогда даже в голову не приходило, что брак Барберов может быть каким-либо иным, кроме как счастливым. «Да они, возможно, ненавидят друг друга!» – ошеломленно подумала она.
Впрочем, какое ей дело до их отношений? Пока они исправно платят за жилье… Фрэнсис поймала себя на том, что рассуждает как расчетливая домовладелица, – а ведь это гадко! Ей совсем не хочется, чтобы они были несчастны. Она вдруг разнервничалась. Она же, в сущности, ничего о них не знает. А они здесь, в доме. Ей невольно вспомнилось предостережение Стиви насчет «класса служащих».
Ох, лучше бы она не подслушивала. Фрэнсис скользнула в постель и задула свечу. Но долго еще лежала без сна, с открытыми глазами. Слышала, как Барберы ходят из гостиной на кухню и обратно, потом кто-то из них остановился на лестничной площадке – мистер Барбер, снова протяжно зевнувший. Фрэнсис увидела, как тускнеет полоска света под дверью, когда он увернул газ.
3
Но ночь прошла, унеся с собой все тревоги. Поутру голоса супругов звучали как обычно и даже веселее. Мистер Барбер беззаботно напевал, пока брился в кухне над раковиной. Перед самым уходом на службу – на субботние полдня – он что-то негромко сказал жене, и та ответила со смехом.
Примерно через час Фрэнсис и сама вышла из дома – в цветочную лавку за венком на могилу отца. А сразу после завтрака они с матерью поехали на кладбище.
Поскольку за ночь погода испортилась, пришлось надеть плащи и шляпы, причем самые темные, сообразно случаю. Но на дворе все-таки стоял май, и обеим стало жарко уже в автобусе по пути в Вест-Норвуд и еще жарче, пока они поднимались по длинному склону к могиле отца. Ко времени, когда они добрались до нее, Фрэнсис обливалась потом. Она стянула перчатки, собралась снять шляпу и уже начала вытаскивать шпильку, когда поймала неодобрительный взгляд матери.
– Отец не возражал бы, мне кажется. Сам он терпеть не мог так париться, помнишь?
– Отец всегда знал, когда следует снимать шляпу, а когда нет, как бы он ни парился.
Фрэнсис отвернулась, вгоняя шпильку обратно:
– Сейчас он парится в аду, не иначе.
– Что-что?
– Говорю, сейчас воды принесу.
– А… – Мать смотрела на нее недоверчиво. – Ну принеси.
Они достали из сумок, один за другим, весь набор кладбищенских инструментов: совок, щетку, грабельки, бутылку, брусок мыла «Манки бренд». Мать принялась выпалывать сорняки и мох, а Фрэнсис пошла за водой к колонке. Вернувшись, она смочила и хорошенько намылила щетку – и стала отчищать надгробную плиту.
Надгробье простое, солидное, красивое – и дорогое, с возмущением думала Фрэнсис всякий раз, когда сюда приходила. Все связанные с похоронами вопросы, разумеется, решались в первые сумбурные дни после смерти отца, прежде чем Фрэнсис с матерью представилась возможность выяснить, насколько плохо, прямо из рук вон, он умудрился распорядиться семейными деньгами. «ДЖОН ФРАЙЕР РЭЙ ЛЮБИМЫЙ МУЖ И ОТЕЦ ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ», – гласила надпись, черные буквы на мраморе, изначально ослепительно-белом, который грязные дожди южных пригородов с течением лет окрасили в цвет хаки.
Натирая круговыми движениями мыльной щетки потускневший мрамор, Фрэнсис думала о могиле брата, Джона-Артура, что находилась чуть севернее Комбля. Они с матерью и невестой Джона-Артура, Эдит, навещали ее в девятнадцатом году. Поехали туда в декабре – самый неподходящий, наверное, месяц для этого, ибо тогда, в холодную, ненастную погоду разрушенная войной местность напоминала безотрадную картину ада. Они не испытали ни малейшего облегчения, только новые душевные муки при мысли о днях, неделях и месяцах, которые Джону-Артуру пришлось провести здесь. Впоследствии Фрэнсис не раз слышала, что кладбища умиротворяют. Одна из подруг матери описывала, какой покой снизошел на нее однажды у могилы сына. Она как наяву услышала его голос: сын велел ей не горевать, горе бессмысленно и опустошительно, оно удерживает мир во тьме, препятствуя движению к свету. У могилы Джона-Артура Фрэнсис не услышала ничего, кроме булькающего кашля пожилого фермера, который проводил их туда. Сам по себе могильный холмик ничего для нее не значил. У нее просто в голове не укладывалось, что все, что она знала и любила в брате, нашло свой конец вот здесь, в неглубокой яме у нее под ногами. Она пожалела, что вообще приехала сюда. Иногда во снах Фрэнсис снова оказывалась у могилы Джона-Артура и каждый раз чувствовала все тот же тоскливый ужас, все то же опустошение, всегда стояла там одна-одинешенька, увязая в раскисшей, липкой земле.
