Фрэнсис лежала, вспоминая отца, его «сердечные приступы». Она представила, какое отчаяние охватывало его при мыслях о стремительно тающих деньгах, о погибших сыновьях, о своенравной, непригодной к браку дочери, – и опять расплакалась навзрыд.
Следующие два или три дня Фрэнсис провела под знаком полной своей нетрудоспособности. Она не выбегала за утренними газетами. Спенсеру Уорду пришлось в кои-то веки обходиться без ее мысленного участия: она ничего не может поделать, если беспощадный механизм затягивает и перемалывает его. Она лежала на диване, с потрепанными книгами своего детства – «Островом сокровищ» и «Швейцарским Робинзоном». В девять вечера принимала таблетку и тут же проваливалась в глубокий сон без сновидений.
А потом, в воскресенье утром – когда она меньше всего этого ожидала, когда уже перестала на это надеяться и даже уже сомневалась, что вообще хочет этого, – вернулась Лилиана.
Фрэнсис только что убрала со стола после завтрака и мыла посуду в судомойне. Услышав скрежет ключа в замке передней двери, она решила, что мать почему-то вернулась из церкви, не досидев до конца службы. Удивленная, она крикнула через кухню: «Эй, случилось чего?» Ответа не последовало – только стук каблучков по плиткам пола, странно нерешительный.
Сердце неприятно дрогнуло. Стряхнув с пальцев мыльную пену, Фрэнсис вышла в холл – и там стояла Лилиана, в своем вдовьем пальто и шляпке, с чемоданчиком в руке, совершенно не похожая на зловещее, расчетливое существо, рисовавшееся в воспаленном воображении. У нее был робкий вид посетителя, которого заставили ждать слишком долго, и выглядела она очень худой, очень бледной, но такой родной, такой желанной… Фрэнсис замедлила шаг и остановилась. Она с мучительной ясностью увидела себя со стороны: лицо, опухшее после нездорового наркотического сна, грязные волосы, несвежее платье. Она вытерла руки о фартук:
– Надо было предупредить, что возвращаешься. Я бы привела себя в порядок.
Лицо у Лилианы слегка вытянулось.
– Тебе не нужно приводить себя в порядок ради меня.
– Ну, тогда дом привела бы в порядок.
– О, но…
Фрэнсис подошла к ней, чтобы взять чемодан.
– Нет, не стоит.
Лилиана неуклюже качнула чемоданом, и он ударился об руку Фрэнсис со странным полым звуком. Фрэнсис поняла, что чемодан пустой, и недоуменно взглянула на Лилиану. Лилиана залилась краской:
– Я не могу больше заимствовать вещи у Веры. Ну и вот… пришла взять кое-какую одежду.
Так, значит, она вовсе не возвращается… Чувство брошенности, одолевавшее Фрэнсис несколько ночей назад, нахлынуло с новой силой. Оно было словно вопящий младенец, которого ей внезапно всучили: Фрэнсис не хотела иметь с ним дела, не знала, как его унять, куда деть. Ни слова не говоря, она повернулась и направилась обратно в кухню, чтобы снять фартук, ополоснуть руки.
Она делала все без спешки, изо всех сил стараясь совладать с настроением, хотя бы отчасти. Она думала, что Лилиана поднимется наверх без нее, но, когда вернулась в холл, Лилиана стояла на прежнем месте, нерешительно глядя на лестницу.
– Мне… нужно собраться с духом, – с запинкой проговорила она. – Я страшно боялась сюда возвращаться. Давай… давай ты первая, а? Пожалуйста…
Опять не сказав ни слова, Фрэнсис пошла вверх по ступенькам спокойным шагом. И молча подождала на лестничной площадке, пока Лилиана медленно, опасливо не поднимется за ней следом.
Сначала они прошли в гостиную. Лилиана поставила чемодан на пол, но снимать пальто и шляпу не стала – стояла, озираясь вокруг с таким видом, будто оказалась здесь впервые.
– У меня ощущение, что я давным-давно отсюда съехала. Хотя прошел всего месяц. Все выглядит как-то не так. Все эти вещи. Так много вещей… И все уже покрылось пылью.
Она приблизилась к холодному камину и разглядывала тесно заставленную каминную полку. Слоники, тамбурин, фарфоровый фургончик, прочие безделушки потускнели, утратили яркость, точно затуманенные от чьего-то кислого дыхания.
Потом Лилиана заметила стопку писем, накопившихся за время ее отсутствия. Она взяла их, и Фрэнсис неловко сказала:
– Я не знала, что с ними делать: отнести тебе в Уолворт или… я не знала, когда ты сюда вернешься.
Лилиана с расстроенным лицом перебрала письма:
– Большинство адресовано Лену.
– Да.
– Я как-то не задумывалась об обыденных вещах вроде почты, которая по-прежнему будет приходить на его имя. А вот остальные письма… подобные я уже получала на Уолворт-роуд – от людей, прочитавших про меня в газетах. Они пишут всякое-разное, иногда ужасные гадости. Я такие письма больше не вскрываю.
– Ну так оставь их тут, я сожгу.
Фрэнсис говорила неживым, ровным голосом, но Лилиана как будто не замечала. Она положила письма на место и опять потерянно осмотрелась по сторонам, словно совсем чужая здесь. Она явно не знала, что делать и как себя вести. Фрэнсис спросила, не приготовить ли чаю, но нет, спасибо, не надо… Наконец Лилиана зажмурилась и потрясла головой:
– Ох, я знала, что со мной будет такое, если вернусь сюда! Когда я у матери, все кажется нереальным. Я про Лена. Но здесь я по-прежнему постоянно думаю, где он и когда вернется. – Она взглянула на Фрэнсис. – А ты? Я каждую минуту ожидаю, что вот сейчас он войдет в дверь. Потом вспоминаю, что даже если бы и вошел… ну, ведь он, скорее всего, пришел бы от нее, верно? Он был с ней в тот вечер, в свой последний вечер. И… ты помнишь? Когда Лен решил, что я встречаюсь с кем-то на стороне, он… он рассмеялся. В самый первый момент, прежде чем рассвирепел. Как будто это его позабавило. Я тогда не могла понять, чего смешного-то. А теперь понимаю и…
– Ты явилась, чтобы про муженька своего побухтеть? – перебила Фрэнсис. – С учетом всего остального я сегодня не в настроении выслушивать твое нытье.
Она понятия не имела, откуда взялись эти слова: казалось, они прозвучали сами собой, отдельно от нее. Даже не помнила, чтобы когда-нибудь прежде употребляла словечко «побухтеть», – это, скорее, из Леонардова лексикона. Равно ошеломленные, они с Лилианой уставились друг на друга. Фрэнсис хотела извиниться, но замешкалась, а потом стало уже слишком поздно. Опустив голову, Лилиана быстро прошагала мимо нее, подхватила свой чемодан и перешла из гостиной в соседнюю комнату.
Впервые за долгое время они с ней одни, вдвоем и никого рядом, но тратят драгоценные минуты бездарно, в отчаянии подумала Фрэнсис; и все между ними неладно, ничего не клеится. Она вышла на лестничную площадку и остановилась там, наблюдая за Лилианой через открытую дверь спальни. Лилиана положила чемодан на кровать и наконец-то сняла пальто и шляпку – но для того лишь, чтобы было удобнее рыться в шкафу и комоде, выбирая нужные вещи.
Фрэнсис пришел на память летний день, когда она наблюдала, как Лилиана собирает вот этот самый чемодан для поездки в Гастингс. В тот день они с ней пошли на каток. На каток! Сейчас это казалось слишком странным и слишком прекрасным, чтобы быть правдой. Она вспомнила стремительное скольжение, сплетенные руки, счастливый смех… А потом они пошли в парк. Это единственная настоящая вещь, сказала тогда Лилиана.
