– Да, он был жутко испуганный. Не приведи господь услышать такое снова. От него прям кровь стыла в жилах!
Вне всяких сомнений, девушка свято верила в каждое свое слово, и ее искренность и простодушие произвели впечатление на всех присутствующих. Отец Леонарда сидел сгорбившись, прикрывая глаза ладонью. Дуглас утешительно похлопывал его по плечу – и Фрэнсис видела, что их горе тоже производит на людей сильное впечатление.
Затем обвинитель вызвал полицейского врача, мистера Палмера, чтобы тот доложил о результатах исследования, проведенного в криминалистической лаборатории. Сначала мистер Палмер рассказал про волосы, снятые с пальто Леонарда: они «по некоторым признакам» совпадают с волосами обвиняемого, но лишь «по некоторым», подчеркнул он. Он не готов поручиться своей репутацией за то, что это именно волосы Спенсера Уорда. Кровь же, обнаруженная на дубинке, «почти наверняка человеческая». Более определенного ответа лаборатория дать не смогла, но он самолично исследовал образцы под микроскопом и пришел к аналогичному выводу: да, почти наверняка. Форма ударной части дубинки также достаточно близко соответствует форме раны на голове мистера Барбера.
Может ли мистер Палмер сказать, с какой силой был нанесен удар? О, с весьма большой.
Был ли удар случайным? Скользящим? Мог ли он быть нанесен непреднамеренно? В ходе самообороны?
Мистер Палмер чуть не улыбнулся.
– О нет. Это очень маловероятно, если учесть расположение раны: не прямо спереди, а с легким смещением к затылку. Что же касается умысла… могу я попросить у вас орудие убийства на минутку? – Взяв у констебля дубинку, он поднял ее над головой, как поднимал инспектор Кемп на первом слушании. – Видите ли, – продолжил он, отодвигая манжет с запястья, – такое короткое орудие не имеет собственного момента силы. Момент силы передается от руки. – Он два или три раза взмахнул рукой для демонстрации. – В случае с более длинным предметом – крокетным молотком, кочергой или чем-нибудь вроде… да, тогда я бы предположил, что удар оказался сильнее, чем ожидал нападавший. То есть нападавший, не имевший прежде подобного опыта. Но с такой дубинкой – нет. Человек, нанесший повреждение мистеру Барберу конкретно этим орудием, точно знал, что делает.
– Значит, у него был умысел причинить смерть?
– Да, скорее всего, так.
Фрэнсис не верила своим ушам. Дело зажило собственной жизнью. Врач, адвокаты, полицейские – все исходили из своей версии случившегося и старательно подгоняли под нее факты. Но в таком подходе нет никакой логики. Почему никто больше не видит этого? Если они с Лилианой сейчас встанут и расскажут, как все случилось в действительности, обвинение мигом развалится. Ах, если бы только у них хватило духу! Разве честно во всем признаться не легче, чем сидеть здесь и слушать, как выступающие извращают факты? Если бы они с Лилианой могли рассказать правду, спокойно и внятно… если бы могли отвести инспектора Кемпа в дом на Чемпион-Хилл и показать напольную пепельницу… возможно, теперь он поверил бы, что произошел несчастный случай. Врач ведь практически так и сказал, верно?
Но едва Фрэнсис схватилась за спинку впередистоящей скамьи, все мышцы у нее вдруг стали как ватные. Она опустила голову и закрыла глаза, борясь со всепоглощающим страхом… А в следующую минуту слово взял адвокат обвиняемого, и она так и не встала, так ничего и не сказала. Мистер Стрикленд запросил дополнительное время для выстраивания защиты своего клиента. При всем уважении к мистеру Палмеру, он хотел бы проконсультироваться с другим врачом. И надеется получить на руки медицинское заключение.
Судья постановил отложить слушание и вернуть Спенсера Уорда в Брикстонскую тюрьму еще на семь дней.
Все то же самое повторилось через неделю и еще через неделю. Невероятно, но дело стояло на мертвой точке, никаких решений по нему не принималось. Каждый раз Фрэнсис готовилась к худшему, но получала мучительную отсрочку, и каждый раз парня отправляли обратно в тюрьму – в конце концов ей стало казаться, будто все они попали в какую-то другую реальность, похожую на дурной сон, в ад или чистилище, откуда никогда уже не вырвутся.
Все это влекло за собой непоправимые осложнения. Отец Леонарда, к примеру, старел буквально на глазах. Вправе ли они с Лилианой допускать, чтобы он раз за разом сидел на слушаниях, снова и снова видел эту дубинку, снова и снова мысленно представлял себе, как сына ударили по голове в темном проулке и оставили там умирать? Мать Спенсера тоже с каждой неделей выглядела все хуже. С другой стороны, и мать самой Фрэнсис сильно сдала в последнее время. Что с ней будет, если они признаются? Как она отнесется к тому, что они с Лилианой столь долго тянули с признанием? Им следовало сразу рассказать правду, – теперь Фрэнсис ясно понимала это. Перед ней опять открывались два темных пути, но она, как и в прошлый раз, выбрала неверный. Поздно, слишком поздно поворачивать назад. Сентябрь сменился октябрем, началось и закончилось четвертое слушание. Парень сидел в тюрьме уже почти месяц. Это было ужасно, просто чудовищно! Но в какой именно момент им с Лилианой следует явиться в полицию с признанием? В какой момент угроза для парня начнет перевешивать угрозу для них самих? Пока остается хоть малейшая вероятность, что дело кончится ничем, не стоит предпринимать никаких шагов, так ведь?
– Да, – сказала Лилиана, – не стоит.
– Но если дело все-таки передадут в Олд-Бейли? – спросила Фрэнсис. – Уорда могут приговорить к смерти. К смерти!
Лилиана побледнела:
– Ты же говорила, что это исключено.
– Тогда я так думала. А сейчас… не знаю.
– Но ты же была уверена. Ты сказала…
– Да как я могла быть уверена? Это ты настояла на том, чтобы подождать.
Теперь они продолжали в таком духе при каждой встрече: раздраженно пререкались шепотом в гостиной Вайни, в Вериной спальне, в полутемном коридоре возле двери на улицу. Или же сидели в гробовом молчании, мучительно желая заговорить, но не находя слов. Планы на будущее, художественные курсы, хлеб и вода – куда все это делось? Фрэнсис вспоминала комнату, о которой они с Лилианой мечтали. Тогда она воображала, как закрывает дверь и поворачивает ключ в замке, уединяясь от всего мира. И вот теперь они вдвоем действительно уединились в некой комнате – в своей отвратительной тайне. Все равно что в тюремной камере! Порой Фрэнсис впадала в ярость. Порой вдруг разражалась слезами. Порой они с Лилианой крепко обнимались на прощанье, и казалось, между ними все в порядке, ну или почти. Но когда однажды Лилиана спросила умоляющим голосом: «Ты меня любишь?» – Фрэнсис покоробило, как если бы вопрос задала Вера или Мин. Она притянула к себе Лилиану и поцеловала, но главным образом для того, чтобы скрыть выражение своего лица.
В тот день она возвращалась на Чемпион-Хилл в таком унынии, что даже начала сомневаться: да любили ли они с Лилианой друг друга по-настоящему когда-нибудь? Дом, едва она вошла, занудно потребовал ее внимания. Сроки арендной платы наступали и проходили; они с матерью снова залезали в долги. Фрэнсис заставила себя зайти в гостиную Лилианы. Замытые пятна на ковре опять бросались в глаза. Но пятна теперь не имеют никакого значения, напомнила она себе. Даже пепельница не имеет значения. Фрэнсис перевела взгляд на птичью клетку, на тамбурин. Она не видела здесь ничего, кроме кучи дрянного хлама. Фарфоровый фургончик по-прежнему стоял на каминной полке. Она взяла его и удивилась: надо же, какой легкий.
