– Я все-таки не понимаю. Ты говоришь, полицейские подозревают Лилиану? Но в чем именно? И почему?
– Все дело в показаниях Чарли. Он говорит неправду о том, где находился в вечер смерти Леонарда.
– И они думают, что он как-то причастен к убийству?
– Да. Но он непричастен.
– Откуда ты знаешь?
– Ну… знаю, и все. А полицейские предполагают, что у Лилианы с ним тайный роман. Что она подбила его избавиться от Леонарда.
– У них есть какие-нибудь доказательства?
– Нет, конечно!
– Ты уверена?
– Разумеется! Ты на что намекаешь?
– Ни на что. Просто на тебя смотреть больно – надо же влипнуть в такую историю…
– Полицейские пытаются искусственно связать разные вещи, никак между собой не связанные. Поведение Лилианы на вечеринке у сестры. Тот факт, что они с Леонардом не были счастливы. Тот факт, что его жизнь была застрахована… – Но Фрэнсис не хотела говорить об этом. Она потрясла головой. – В общем, чушь собачья. Но они уперлись в свою версию! Они все перевирают и передергивают.
После короткой паузы Кристина сказала:
– Жаль, что ты не пришла раньше. Я за тебя испереживалась. Едва не поехала к тебе в Камберуэлл.
Фрэнсис терла воспаленные от слез глаза.
– Ну и поехала бы. Мать прочитала твою телеграмму. Теперь все раскрылось.
– Ох, Фрэнсис, прости. Я не видела другого выхода.
– Да ерунда, не расстраивайся. Скрывать от нее было трусостью с моей стороны. В любом случае сейчас она меньше всего думает о нас с тобой. Сейчас у нее в голове только… даже не знаю, что там у нее в голове. Она тоже настроена против Лилианы.
– А сама Лилиана как?
– О, ужасно. До смерти напугана. Даже больше меня, вот в чем беда. И ей тут сильно нездоровилось. Ты не знаешь? Нет, конечно не знаешь. – Фрэнсис прижала ладонь ко лбу. – Я уже не соображаю, кто чего знает. – Она поколебалась. – Оказывается, Лилиана была беременна.
– Беременна?
– Да.
– Но…
– Она потеряла ребенка. Из-за всего этого стресса. У нее случился выкидыш.
Ничего больше Фрэнсис сказать не могла. Да и чайник уже засвистел, очень кстати. Кристина еще несколько секунд внимательно смотрела на нее, потом встала и быстро подошла к плите.
Закутанная в плед, Фрэнсис наконец перестала дрожать. Но после приступа рыданий чувствовала себя измочаленной, выжатой как лимон. Она поерзала в кресле, немного перемещаясь вбок, скинула туфли и поджала ноги. Снова вытерев глаза и нос, она проговорила:
– Черт, я совсем расклеилась. А Стиви точно не заявится?
– Я же сказала, она в школе. А оттуда отправится в мастерскую. Вернется только вечером.
– А что она обо все этом думает?
– Да понятно что. Разумеется, она тоже была в шоке, когда узнала. Происшедшее кажется совершенно нереальным.
Фрэнсис тяжело привалилась к спинке кресла, прижалась щекой к потертому плюшу.
– В первый день-два мне тоже это казалось нереальным. А теперь нереальным кажется все остальное. Какой сегодня день хотя бы? Понедельник, да? Значит, всего лишь полторы недели прошло! А такое ощущение, будто целая жизнь. За эти десять дней я натерпелась столько страха и ужаса, что на всю жизнь хватит.
Кристина принесла поднос с чайной посудой. Наполняя чашку для Фрэнсис, она сказала:
– У тебя больной вид. Ты плохо выглядишь и… не знаю даже. Сама на себя не похожа.
Фрэнсис взяла свой чай и с наслаждением отхлебнула глоток.
– Мне кажется, я уже не стану собой прежней. Во всяком случае – пока полиция продолжает что-то разнюхивать. Пока рядом крутится инспектор Кемп со своим чертовым чутьем.
– Инспектор? – переспросила Кристина. – Прямо как в книжках?
Голос у нее заметно оживился. Глядя на подругу, Фрэнсис подумала: «Да, ты такая же, как все, кто испытывает нездоровый интерес к убийству. А еще называешь себя пацифисткой. Впрочем, я ведь тоже…» Она устало, коротко отвечала на расспросы Кристины о событиях прошлой субботы, когда в проулке обнаружили тело Леонарда. Она уже столько раз повторяла одно и то же полицейским и соседям, что ей самой история эта казалась старой и скучной, будто бы и не с ней приключившейся.
Но Кристина, конечно же, знала больше, чем полицейские и соседи: она знала про нее и Лилиану. А значит, Фрэнсис следовало быть крайне осторожной. Очень много чего она рассказать не могла, и это ее здорово угнетало. В ходе разговора они то и дело словно бы натыкались на глухую стену. «Я безумно тревожусь за Лилиану», – снова и снова повторяла Фрэнсис, а Кристина недоуменно хмурилась:
– Да что ей грозит-то?
– Ну как что – она под подозрением у полиции.
– Но, послушай, если они так усердствуют в расследовании… Безусловно, рано или поздно убийцу найдут, – это лишь вопрос времени. И тогда…
– Никого они не найдут.
– Откуда такая уверенность? Почему не найдут?
– Они считают, что уже раскрыли дело. И вот-вот предпримут решительные шаги, я знаю. И Лилиана знает. Мне страшно, как бы она не наломала дров. Я хорошо представляю, как у нее ум работает. Она думает, раз уж дело совсем плохо, раз уж все ополчились против Чарли и против нее… Она думает…
– Так что она думает-то? Ты какую-то невнятицу несешь, честное слово. Глотни еще бренди, а?
Фрэнсис помотала головой:
– Нет, боюсь, меня развезет. А мне нельзя терять ясность мысли. Если бы ты знала, сколько всего надо обмозговать, просчитать, уладить…
– Да о чем ты вообще? – взорвалась Кристина. – Чего ты улаживать-то собралась? Почему ты должна больше всех беспокоиться?
Фрэнсис пристально посмотрела на нее – и вдруг испытала непреодолимое желание выложить всю правду: про таблетки доктора Ридли, про выкидыш, про Леонарда, про кошмарный путь вниз по лестнице и через сад. Может ли она рассказать Кристине? Осмелится ли? Постоянно перебирая в памяти подробности рокового вечера, она столь тщательно рассматривала каждое по отдельности, что утратила всякое представление об общей картине. Но можно ли считать настоящим преступлением то, что сделали они с Лилианой? В конце концов, умысла-то у них не было. Они стали воспринимать происшедшее как преступление, когда испугались, когда почувствовали себя виновными. Но на самом деле это была всего лишь трагическая случайность. Вот сейчас она расскажет все Крисси, и Крисси ошеломленно уставится на нее, разинув рот…
Но потом Фрэнсис взглянула на Кристинино мятое платье и грязно-коричневый кардиган, окинула глазами неряшливую комнату, интерьер с претензией на богемный стиль. Вся ложь, которая когда-либо говорилась здесь, была такой безобидной. Такой невинной, такой безвредной…
