– А вам, Кусакабэ-сан, доводилось участвовать в таких состязаниях?
– Да. Только вот добыть победу не случилось. Я оказался в числе последних. Хоть и старался изо всех сил.
– У вас получился слишком резкий аромат?
– Подкачал не аромат, а вдохновение. Однажды во время прогулки к озеру Бива император почтил нас по случаю вдохновенным прочтением своих поэм. Одна была посвящена брачным танцам голубых стрекоз, стрекотавших над гладью озера. Вот я и решил воплотить этот образ в честь Его величества. За основу я взял агаровое дерево, от которого, по словам Будды, веет нирваной, добавил корней многоколосника
[85], поскольку они пахнут мятой, чуть-чуть анисом и зеленой свежестью, напоминающей озеро, а еще добавил легкий погон сассауреи
[86], который должен был олицетворять взлет, непостоянство и пыль.
– Пыль?
– Я всегда считал стрекоз пыльными насекомыми. Это, конечно, мое личное ощущение. Но разве найдется что-либо более личное по ощущениям, чем такимоно-авасэ?
* * *
Временами Южный павильон содрогался под натиском ветра и града.
Посреди церемониального зала на высоком деревянном стуле, покрытом красным лаком, восседал, скрючившись, Нидзё Тэнно, семьдесят восьмой император Японии. Не самое удобное положение для живого, подвижного юноши, но Его величество скрючился (в прямом смысле слова) потому, что хотел тем самым показать, что взгляд его устремлен очень далеко. Большой шестигранный балдахин, накрывавший государя вместе со стулом, – впрочем, совершенно излишний в зале, надежно защищенном от любого ненастья, – тоже имел символическое значение: он олицетворял милость императора, охватывающую весь белый свет. Стоит заметить, что балдахин был установлен не случайно: его навесили после того, как сорок монахов были вынуждены прервать чтение длинной-предлинной сутры, а читали они до самого конца часа Крысы, пока с потолка не хлынул дождь из серых бабочек. Большинство из них погибли, едва коснувшись пола, а те, что попадали на монахов, прожили чуть дольше: они забились под одежду святых братьев и заставили их пуститься в чудной перепляс. Придворные и представить себе не смели, что сталось бы с достоинством юного императора, если бы эти насекомые, забравшись к нему под нижний камзол, принудили его сменить позу и заерзать на месте.
Вдоль стен стояли в ряд четыре больших сундука на ножках, три сундучка поменьше и превеликое множество коробок из древесины павлонии, содержимое которых было неведомо даже императору. Впрочем, император не придавал тому никакого значения: он не был одержим любопытством, возможно, потому, что благодаря полученному образованию научился потреблять, переваривать и усваивать культуру, которая веками привносилась из Китая, – не случайно Хэйан-кё строился по точному подобию Чанъаня, китайской столицы династии Тан, крупнейшего города своего времени. Единственное различие между двумя столицами заключалось в том, что, дабы оправдать свое название – «столица мира и спокойствия», Хэйан-кё не был обнесен защитными стенами. Что касается образования, полученного молодым государем, то целью оного было скорее обучение царственного юноши искусству императорского правления, нежели развитие в нем потребности исследовать новые области знания. Придет день, и кто-нибудь непременно откроет коробки из древесины павлонии. И тогда император увидит, что там сокрыто. А может, не увидит: ибо, возможно, их содержимое к этому времени уже испарится сообразно с законом непостоянства, управляющим судьбами людей и вещей в этом мире.
В то время как отовсюду слышался цокот гэта сановников, которые спасались бегством от лавины града, заставшего их врасплох, император сказал Нагусе, что решил самолично участвовать в предстоящем такимоно-авасэ и это обязывает его выиграть состязание.
– За какое бы дело ни взялся император, его ждет только победа, – заверил государя Нагуса. – Быть может, Его величество уже и тему для состязаний выбрали?
По слухам, в нынешнем году темы поединков были навеяны текучестью ароматов, вызванной июньскими проливными дождями, обрушившимися на сады; с точки зрения изготовителя благовоний, они изничтожили, побили и обтрепали сочные цветы; искромсали, раздробили, разодрали в клочья мясистые листья и стебли; измельчили, искрошили, измяли, перемешали землю; обратили в пыль пустые раковины улиток, вымыли хитин из брошенных букашечьих панцирей и нарушили целостность гумуса, удерживающего свежесть цветочных благоуханий. Во всяком случае, именно так ощущал положение вещей управитель Службы садов и заводей.
– Дева меж двух туманов, – молвил император Нидзё.
Нагуса в недоумении воззрился на императора. При чем тут дева и кто она такая?
– Меж двух туманов – как это? – переспросил он, вскинув брови.
Он исполнил данный себе зарок – перерисовал их и выкрасил в нефритово-зеленый цвет; однако, к вящему его сожалению, этого, похоже, никто не замечал. Неужто он вступил в тот возраст, когда другие, будь то император или подчиненный, глядят на вас и ничего не видят, – и так будет продолжаться до тех пор, пока они и вовсе перестанут вас замечать?
– Представим себе сад, – продолжал между тем император, – сад, окутанный утренним туманом. Правую его часть с левой соединяет переброшенный через водную гладь мост, выгнутый полумесяцем. Только самая верхушка мостового настила выступает из дымки. И вот из тумана, застилающего правый сад, на мост выходит дева. Она ступает быстро-быстро. Взбежав на вершину горбатого моста, она на мгновение замирает. Потом бежит себе дальше, перебегает через мост и оказывается в левом саду. И вдруг, едва выйдя из тумана справа, исчезает в тумане слева. Если же я взойду следом за нею на вершину моста, что найду там?
– Увы, боюсь, Ваше величество там ничего не найдет. Если только в короткий промежуток времени, когда дева замерла на вершине моста, – наверно, полюбоваться на уток, как я полагаю, – она не обронила гребень, поясное украшение или, может, веер.
– Нет.
– Нет, Ваше величество? В таком случае я не вижу…
– Запах, – прервал его император, – на мосту останется запах девы.
– Но ветер…
– Если есть туман, значит, нет ветра. Итак, дева вышла из одной пелены тумана и вошла в другую, а на мосту остался едва уловимый шлейф ее благоухания. Что же это за благоухание? Вот вам подходящая интрига для такимоно-авасэ. Остается только придумать и создать состав, который воспроизведет этот образ без единого слова.
Нагуса уставился на юного императора, открыв рот от изумления: еще никогда ему не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь предлагал более прекрасную тему для состязаний благовоний, еще никто не бросал ему столь дерзкий вызов.
Он тут же принялся перебирать в памяти изумительные ароматы и смешивать их в уме: кансё, сассаурея, нардостахис джатаманси, рэи рёкё, дайё, буковый сок, пестики дикой лилии. Он размышлял о том, какое неповторимое сочетание могло принести победу Его величеству.
