– Простите, мадемуазель Филипини, – удивленно обращается к Люси полицейский-блондин, – это вы меня спросили, здесь ли я?
– Нет, я не с вами разговариваю. Тут как раз подвернулся призрак замка.
Блондин не верит своим ушам, он тихо обсуждает ситуацию со своим коллегой.
Люси закрывает глаза, чтобы собраться с силами.
Как замечает Габриель, переливы ее ауры, рожденные радостным известием о скором единении с возлюбленным, теперь померкли.
– Господин барон, вы бы ей помогли, вместо того чтобы обвинять! – вступается за Люси Габриель.
– Это еще что такое? Вы кто?
– Друг этой мадемуазель с того света.
– Я бы вас попросил не влезать в чужие дела.
– Ее ошибочно обвиняют в преступлении, в котором на самом деле виноваты вы. Между прочим, она уже знакома с тюрьмой и слегка травмирована судебной системой.
В ответном взоре баронского призрака нет ни капли приветливости.
– Вступилась бы за законного владельца замка, пострадавшего от пришельца, – не было бы никаких обвинений.
– Опомнитесь! Вы мертвы! Кстати, почему вы не в своем драгоценном замке? Что вы забыли здесь?
– Хотите узнать? Извольте. Станете более опытным призраком – поймете, что главная проблема, когда времени у вас без счета, – чем-то себя занять.
На это Габриель не отвечает: он снова задумывается о неудобствах бесконечности.
– Это вы принудили Кларка к самоубийству?
– Англичанин страдал бессонницей, аура у него была, как решето. Заметив изъян в его психической защите, я предъявил ему его собственные противоречия. Шок от столкновения с истиной – вот что его погубило. Он мнил себя достойным человеком и вдруг обнаружил, что на самом деле он – презренный захватчик.
Эктоплазма сипло хихикает.
– В любом случае Люси надо спасать, – подытоживает Габриель. – Она может предложить вам для перевоплощения высококачественный зародыш, господин барон.
– Меня не купишь, да и не желаю я перевоплощаться. Я всего лишь хочу властвовать в МОЕМ родовом замке, украшенном МОИМ гербом, и чтобы чужаки не переставляли в нем мебель, не рыли в шампиньоннице бассейн, не губили мой сад во французском стиле ради площадки для гольфа, не сбивали барельефы над камином, не устраивали в моем винном погребе виски-бар. Тем более не допущу, чтобы все это вытворял англичанин!
Тем временем в мире живых происходят свои события: одна из подробностей беседы привлекает особенное внимание полицейского.
– Вы сказали, что Валадье – ваш клиент?
– Берите выше: друг.
– Как вы это докажете?
– У меня есть номер его мобильного, хотите, позвоню?
– Его личный мобильный номер?
Люси достает смартфон, открывает список контактов и звонит. Из динамика доносится мужской голос, Люси убавляет звук, чтобы соблюсти конфиденциальность.
– Алло! Жан-Жак? Да, это я, Люси. Вынуждена попросить тебя о небольшой услуге. Да, иначе не позвонила бы… Хорошо… Просто здесь у меня двое твоих подчиненных, у меня с ними небольшие разногласия. Не мог бы ты уладить ситуацию?
– Я всего лишь выполняю свои обязанности! – подает голос полицейский-блондин.
Люси слушает собеседника, кивая головой, потом поворачивается к блондину.
– С вами желает говорить господин министр.
Полицейский не смеет взять гаджет, словно боится обжечься. Коллега прижимает смартфон к его уху. Раздается голос, полицейский молча слушает, потом бормочет:
– Да, месье министр… Конечно, месье министр. Разумеется, месье министр.
Потом он сконфуженно смотрит на медиума.
– Прошу меня извинить, мадемуазель Филипини.
Он вскакивает, его чернявый коллега поступает так же. Оба вежливо раскланиваются и вываливаются в дверь.
Кошки победно мяукают.
– Как видите, – говорит барон де Мериньяк, – Люси отлично справилась сама, мы правильно сделали, что не вмешались. Беспокоиться было не о чем. У нее есть к кому обратиться.
– Тем не менее вы убили Уильяма Кларка.
– Еще одно достоинство невидимого мира, прошу любить и жаловать: ни тебе полиции, ни суда, ни тюрьмы, вины, и той нет. Поймите, новичок, здесь можно вытворять что угодно, без всяких угрызений совести, забыв про мораль, – стопроцентная свобода. Палачи здесь соседствуют с убиенными, мерзавцы со святыми, и весь этот мирок процветает, не ведая ни малейшего трения. Я даже вот что вам открою: пожалуй, я навещу Кларка, чтобы спокойно ему растолковать, в чем состояла его ошибка.
Барон кувыркается через голову и улетает.
Габриель спускается к Люси, чья аура снова окрашивается в более теплые тона. Он знает, как этому поспособствовать. Прильнув к ее уху, он шепчет:
– Завтра я узнаю точный адрес Сами.
По ауре медиума разбегаются золотистые прожилки. Габриель убеждается, что он сильнее, чем думал: способен осчастливить женщину одной-единственной фразой.
Люси не до ужина, она спешит лечь в постель, чтобы уснуть и увидеть сны о завтрашнем дне. Ей не терпится найти след утраченной любви.
Что до покойного писателя, то он возвращается к своему деду. Ему хочется поскорее узнать разгадку собственной смерти.
48
Солнце постепенно освещает спальню.
Люси приоткрывает один глаз и произносит свою утреннюю мантру:
– Спасибо за то, что я жива. Спасибо, что у меня есть тело. Надеюсь быть сегодня достойной права на существование.
И добавляет:
– Я сделаю все, чтобы послужить своими талантами делу жизни вообще и совестливости моих живых современников в частности.
Она глубоко вздыхает, выдыхает воздух, потягивается и идет кормить кошек. Потом, под душем, она поет What A Wonderful World Луи Армстронга и, насвистывая, делает свои обычные утренние дела. Увидев на письменном столе фотографию себя и Сами, она поворачивается к солнышку, и лицо ее озаряет блаженная улыбка.
Она садится в свой «смарт» и едет к огромному зданию издательства «Виламбрез». Перед ним уже столпились фургоны телевизионщиков.
Медиум пробирается сквозь скопище фотографов и сотрудников издательства к помосту. На нем стоит сам седовласый Александр де Виламбрез в черном костюме и черной рубашке и ждет тишины.
Режиссер делает знак, что камеры готовы, и издатель подходит к микрофону.
– Издательство «Виламбрез» существует уже сто двадцать лет. Еще его основатель, мой дед Шилдерик де Виламбрез, сформулировал его девиз: «Опережая время». Наша эпоха стремительна, но, увы, французское книгопечатание – замшелая дама в летах, дорожащая своими вековыми привилегиями, своими архаичными традициями, своими авторами – по большей части недужными старцами, обращающимися к престарелой аудитории.
