Эти слова встречены аплодисментами. Отец Габриеля говорит:
– На то, каким должен быть этот надгробный камень, меня вдохновил один разговор с Габриелем. Он сказал, что обожает книгу Филиппа К. Дика «Убик», герой которого оказывается перед камнем с надписью: «Я жив, а вы мертвы». «Какая сильная фраза! – воскликнул Габриель. – Вообрази гигантское недоразумение: к могиле приходят скорбеть люди, считающие себя живыми, не замечая, что на самом деле мертвы они!» Он использовал эту фразу в своем наименее известном романе «Мы, мертвецы».
При этих словах сотрудники похоронной конторы приподнимают могильный камень, и становится видна надпись: «Я ЖИВ, А ВЫ МЕРТВЫ».
Некоторые, приняв это откровение всерьез, щиплют себя и облегченно улыбаются. Габриель тем временем обнаруживает, что вокруг них собирается все больше эктоплазм. Гроза усиливается.
Гроб выпрямляют и опускают в могилу.
После завершения церемонии отец Габриеля приглашает всех в кафе напротив кладбища, удачно названное «Кафе последней надежды», чтобы выпить по рюмочке и вспомнить лучшие моменты, проведенные в обществе усопшего. Только несколько неустрашимых читателей подходят к могиле, чтобы возложить на нее цветы, оставить записки и различные предметы, символизирующие лебедя.
Габриель проникает в бистро, чтобы подслушать разговоры.
Он видит, как его брат подходит к его издателю и как тот почтительно его приветствует и приносит соболезнования. Но Тома спешит его перебить:
– Вы не сможете издать «Тысячелетнего человека», месье Виламбрез.
– Почему же? – спрашивает уязвленный издатель.
– Потому что я уничтожил файл и все копии и сжег обе распечатки. Я не хочу, чтобы творчество моего брата-близнеца пережило его смерть. Не хочу, чтобы вы продолжали его издавать после его кончины. По-моему, это торгашество и непристойность.
33. Энциклопедия: смерть у монахов сокусимбуцу на севере Японии
Всем хотелось бы полностью управлять своей смертью, но только у буддистских монахов школы сингон на севере Японии искусство умирания достигло вершин сложности.
Это течение основал в XIII веке мистик Кобо Даиши, решивший провести свои последние мгновения в пещере, за медитацией. Откопавшие его последователи убедились, что тело не разложилось, а мумифицировалось. Тогда они разработали ритуал, воспроизводящий это чудо, чтобы самим достигать при помощи медитации уровня бодрствования, при котором тело становится не подверженным гниению. Так они надеялись войти в состояние «сокусимбуцу» – внутреннего просветления.
Чтобы дойти до такого состояния, эти монахи переходили на очень жесткий режим питания: ели только еловые иголки, древесную кору и семена, чтобы максимально похудеть. Потом их заживо хоронили в каменных могилах, на метровой глубине. Сидя в позе лотоса, они вдыхали через бамбуковую палочку воздух с поверхности; другая палочка была привязана к колокольчику. Каждое утро заживо погребенные звенели в колокольчик, сигнализируя, что еще живы. Тогда им передавали через палочку несколько семян. Когда колокольчик переставал звонить, считалось, что монах скончался. Другие монахи вынимали обе палочки, закрывали могилу и засыпали ее землей.
Через три года монахи вскрывали захоронение и проверяли, удалась ли мумификация силой духа. Чаще всего она не удавалась, и могилу окончательно засыпали. Однако случались и удачи. Труп монаха, ставшего «сокусимбуцу», доставали из земли, мыли, одевали и выставляли для поклонения. С 1200 года до наших дней зафиксировано двадцать четыре монаха, превратившихся в «сокусимбуцу».
Это тем более примечательно, что, в отличие от египетских мумий, здесь не использовалось бальзамирование, которое можно было бы считать «естественным», и не производилось извлечение органов. До сих пор наука не в силах объяснить, почему эти тела не подверглись разложению под воздействием бактерий, плесени и червей.
Эдмонд Уэллс, Энциклопедия относительного и абсолютного знания, том XII
34
Небо постепенно светлеет. Неприкаянные души и безымянные читатели рассеиваются, чуть дальше члены траурного кортежа выпивают для успокоения. Над могилой задержались только две души.
– Ты плачешь, дедушка? Не знал, что привидение способно плакать.
– Оно способно делать все: плакать, курить, кашлять, плеваться, пыхтеть… Главное – представить себя за этим занятием. Церемония так меня растрогала, – признается старик, – что я не сдержал слез.
– Мне не понравилась речь Тома.
Оба разглядывают мраморное надгробие со странной надписью.
– Вот что я тебе скажу, Габриель. Смерть принято считать провалом, рождение – победой. Смерть ассоциируется со всем отрицательным, рождение – со всем положительным. Но, если взглянуть объективно, все обстоит с точностью до наоборот. Смерть освобождает нас от всех страданий плоти. Становишься чист духом, приобретаешь легкость. Если задуматься, то родиться вовсе не так здорово. Ты покидаешь свою духовную семью ради плотской семьи совершенно незнакомых людей, о которых ничего не знаешь. В первые годы ты не в состоянии себя выразить, стоять прямо, и то не можешь. Ты зависим от своих родителей, это они тебя переодевают, кормят, носят. Где гарантия, что родители не окажутся ограниченными религиозными фанатиками и не будут тебя наказывать за осуждение их обскурантизма и не займутся промыванием тебе мозгов? Возможно, тебя станут заставлять есть и пить то, что ты отвергаешь из духовных соображений, – красное мясо, спиртное. Вдруг инстинкт тебе подсказывает, что это тебе вредно? Родиться, даже у любящих родителей, значит как минимум тринадцать лет подвергаться чужой духовной обработке – со стороны близких, учителей, приятелей.
– Надо же, никогда не думал об этом под таким углом…
– Чем больше я узнаю жизнь на том свете, тем крепче мое убеждение. Смерть – это освобождение, а жизнь – вход в мир принуждения, где трудно себя проявить. Там велик риск пройти мимо того, кто ты на самом деле, то есть загубить жизнь.
– Это твоя точка зрения, я еще до этого не дошел, но я тебя слышу.
– Во всяком случае, по этой самой причине я до сих пор не желаю перевоплощаться. Мне и тут неплохо. В общем, довольно философии. Ты подслушал в бистро интересные высказывания?
– Мой братец уничтожил мою последнюю книгу.
– Тебя это огорчает?
– Вообще-то нет. У меня много сомнений насчет качества этого опуса.
– Ты сомневаешься в собственном труде?
– Конечно, дедушка. У меня страх перед работой, я боюсь сделать неверный выбор в ее процессе, а под конец я испытываю нечто вроде отторжения сделанного, у меня впечатление, что излившееся из меня недостаточно хорошо и недостойно того, чтобы попасть на глаза широкой публике.
– Я думал, ты сильнее!
