Как-то вечером, вскоре после этого, меня приходят навестить. Я знаю, что это не Джон Коул, но сержант Хейзелвуд меня предупреждает. Говорит, что ко мне джентльмен. Ну, я мало знаю джентльменов, кроме разве что офицеров. И точно, это майор Нил.
Только он уже не майор, верно ведь? Он явился в прекрасном костюме, сшитом, должно быть, на заказ в Бостоне. И выглядит он теперь гораздо лучше. За эти несколько месяцев, значит, поправился. Говорит мне, что Ангел очень хорошо учится в школе и он хочет, чтобы она теперь пошла в университет, пусть порадует матушку. Это хорошо, говорю я. У майора при себе здоровая пачка бумаг. Он повидал всех, кто был в той битве, и попросил каждого рассказать, что тот знает или слышал. И наконец, говорит он, я дошел до капрала Поулсона. Он рассказал вроде бы то же самое, что немец Сарджон, но с одной разницей. Он говорит, что капрал Макналти пытался предотвратить убийство индейской девочки. Старлингу Карлтону кровь ударила в голову, и он не слушал никаких резонов, только хотел ее пристрелить. Конечно, думаю я, он верный старый пес, он твой же приказ выполнял, – но, конечно, вслух я этого не произношу. Поулсон говорит, что видел все, но держал язык за зубами, пока майор его не спросил. Так уж заведено в армии. Что бы ты ни говорил, не говори ничего, а то мало ли что. И вот майор Нил едет в Вашингтон и там занимается моим делом. А потом доходит до главнокомандующего армией штата Миссури. Ну и вот, говорит он, замедляя свой рассказ, отменить твой приговор они не могут. Закон не позволяет. Когда он это говорит, у меня сердце падает в пятки. Но, продолжает он, они могут заменить его на сто дней тяжелых работ, а потом отпустить тебя. Так что если ты не возражаешь дробить камни в течение некоторого времени, то можешь выбрать этот исход. Майор, сэр, благодарю вас, говорю я. От всей души. Не благодари меня, отвечает он, это я должен тебя благодарить. Ты спас мою дочь – единственную, что у меня осталась, – и храбро сражался на войне, и под моим командованием всегда был образцовым солдатом. Я говорю, мне очень жаль, что его жены нет на свете, и он говорит, что ему тоже очень жаль. Он кладет правую руку мне на плечо. Я не мылся месяц, но майор не воротит лица. И говорит, что никогда меня не забудет и что, если он сможет в будущем быть чем-то мне полезен, я знаю, где его найти. На самом деле я не знаю, где его найти, но молчу, поскольку это просто выражение такое. Еще одно, что я не произношу вслух, – это вопрос: а кто убил капитана Соуэлла, не вы ли? Я говорю, что буду рад вернуться в Теннесси, к своим, и майор отвечает, что они уж точно будут рады меня видеть.
И вот я сто дней дроблю камень – делаю из крупных кусков мелкие. Во времена голода в Слайго этим многие зарабатывали хоть гроши для семьи. Называлось «работы для облегчения». Ну а я сейчас чувствую просто колоссальное облегчение. Я рад колотить по этим камням, и заключенные, что работают рядом, сильно удивляются моей радости. Но как же мне не радоваться? Мне предстоит вернуться в Теннесси. Приходит день, когда моя работа кончена, и мне выдают одежду и выпускают за ворота тюрьмы. Одежда рваная, но срам прикрывает, едва-едва. Выпустили, как горлицу. С радости я забываю, что у меня нет ни гроша, но это ничего – я знаю, что по пути могу рассчитывать на людскую доброту. Те, кто не попытается меня ограбить, меня накормят. Так уж обстоят дела в Америке. Я никогда не был так счастлив, как в те дни, когда шел на юг. Никогда не горел такой чистой энергией, таким огнем. Как будто меня не просто помиловали, но выпустили на свободу из моего собственного вывихнутого «я». Я ничего не желаю, кроме как дойти до нашей фермы и увидеть воочию, как Джон Коул и Винона выходят меня встречать. Весь мой путь сверкает красотой лесов и полей. Я написал им, что иду и скоро буду. Так и вышло. После небольшой прогулки по чудесным штатам Миссури и Теннесси.
