И вот мы трусим вперед от городка к городку, по заснеженным декабрьским лесам, мимо замерзших ферм, и Винона порой поет песню, которой ее научил поэт Максуини, пока нас не было. Это полезная песня, потому как длиной она ровно в десять миль трусцы мула по дороге. Ни единая душа на земле не могла бы объяснить, что эта песня значит. Она называется «Славный цветок дружины»
[7]. Но Винона поет, как будто щегол заливается. Наверно, если с кем Титусу Нуну и было жалко расставаться, так это с ней. Такие нежные, чистые ноты вылетают у нее из груди. Словно что-то драгоценное, редкое выливается в застарелую душу года. И даже места, что мы проезжаем, кажутся краше. Вдали земля плавится и переходит в небо, и крошки ферм раскиданы по безлюдным полям. Дорога – как протертый до дыр рукав, брошенный среди этих заурядных видов. Словно когда-то здесь пробежали три топочущих бизона и жители Индианы решили, что лучшего в смысле дороги и желать нельзя. Фермеры к нам самую чуточку дружелюбней городских жителей, но отголоски войны еще не затихли, а это значит настороженность и страх. Винона должна бы смягчать сердца, но, оказывается, индейцев тут не очень-то любят, хоть штат и называется Индиана. Как бы там ни было, мы извилистым путем пробираемся среди болот и рек. С наступлением ночи мы подходим к полуразрушенному дому и встречаем там человека, и он говорит, что может перевезти нас через реку, только утром. Ночью он не поедет, потому как это верное дело – сесть на мель. Он свободно обращается с нами. Как будто совсем не боится. Стреноживает наших мулов, словно всю жизнь за ними ходил, и говорит, что мы можем переночевать у него в хижине. Я не могу понять, почему он к нам так дружелюбен, но потом все объясняется. После того как мы с ним покурили и поели его угощения, в основном мидий из реки, он говорит, что он шони. Джо – его имя для белых людей. Эта земля принадлежала индейцам-шони, но их уже много лет как почти не осталось. Есть еще несколько душ, но правительство хочет, чтобы они тоже ушли. Слыхали про Индейскую территорию? В общем, он пока сидит тихо и ловит в реке ракушки – ищет в них жемчуг. Ракушки продает в соседний городок, там из них делают пуговицы. Зарабатывает мало. Он в самом деле был смуглый, хотя в Индиане такое лето, что любого превратит в индейца. Он спросил Винону, откуда она родом, и она ответила, что она дочь Джона Коула, а до этого была сиу в Небраске. Он попробовал заговорить с ней по-индейски, но оказалось, что ее прежний язык был другой. Мы с Джоном Коулом сидели, и время яростно неслось мимо оконца. Вместо стекла у него был натянутый на раму и высушенный коровий рубец. Шони рассказал, что его жену убили какие-то люди – судя по всему, дезертиры. В этих местах неспокойно, и нас он сперва тоже принял за убийц, но потом увидел девочку. В хорошем платье, с красиво заплетенными черными волосами. И это напомнило ему прежние дни, когда он был молод и жизнь была лучше. Похоже, мы тут надолго не задержимся. Он не сильно печалился, когда это сказал. Просто так, гонял воздух. Чтобы время провести. Старый индеец, вдовец, у реки, чьего имени мы не знали.
Глава семнадцатая
Всю ночь напролет москиты жрут наши истерзанные тела, и мы лишь изредка забываемся сном, а уже под утро нас будят разверзшиеся хляби небесные. Ветхое жилище Джо от них почти не защищает. На рассвете мы смотрим на разбухшую реку, обретшую новый, устрашающий вид. Огромные ветви с неизвестного берега плывут по ней, как рогатые быки. Дождь все льет, река все поднимается, и вот она уже касается стен хижины. Холодно, словно в леднике богатого дома, и Винона дрожит, как котенок. Мы промокли, как никто никогда на свете не промокал. Джо смотрит на реку и говорит: этот берег – Индиана, а тот – Кентукки, но нам так же не суждено туда попасть, как если бы то был берег рая. Потом дождевые тучи вроде как подхватились и побежали куда-то по срочному делу, небо подобрало пышные юбки, забрезжил бледный холодный свет и слабое солнце вновь воцарилось в своих пределах. Весь день мы сидели, промокшие до нитки, и ждали, чтобы вода спала. От мороза наши одежды встали колом. Уже под вечер Джон Коул и Джо вытащили рыболовный ялик Джо к воде. Шарахающихся мулов попросили перебираться вплавь, мы сели, как удивительные путешественники, и Джо оттолкнулся от берега. Мулу с поклажей приходится хуже всего – длинный мускул реки раскачивает его туда-сюда. А Джо гребет изо всех сил, словно долг обязывает его рискнуть жизнью и добраться до другого берега. На том берегу негде пристать, и нам приходится вылезать в бурлящую ледяную воду, тянуть мулов за веревки на берег, и вот мы уже в Кентукки. Джо отталкивается от берега, пускает лодку под углом к течению, дрейфует, находит заштиленный клочок под какой-то скалой и приподнимает шляпу, прощаясь с нами. Хорошо, что я заплатил ему в Индиане, говорит Джон Коул. Мы быстро успокаиваем мулов и вскоре въезжаем в морозный притихший сосновый лес, и Джон Коул велит Виноне переодеться в сухое платье, а мне швыряет мое – другого ничего нет. Сам он натягивает старые армейские штаны и рубаху зуава, которая досталась ему после одного сражения как сувенир. Пистолеты мы сохранили сухими, обернув их в просмоленный мешок, так что теперь я сую свой пистолет за пояс юбки, а Джон Коул – в сапог. Мокрое мы развешиваем по себе, как вымпелы и знамена какого-то безумного полка. Не представляю себе, в каком виде мы выезжаем с другого конца этого леса.
Два дня мы наслаждаемся красотами, если можно так выразиться, Кентукки, и Джон Коул прикидывает, что назавтра мы уже въедем в Теннесси. Дорога хорошая, твердая – мороз прошелся по ней трамбовкой. Мы едем просто чудесно. Правду сказать, я очень рад, что на мне платье, и не переодеваюсь обратно, хотя другая моя одежда высохла. Джон Коул рассказывает нам все, что знает про Кентукки, а это не бог весть сколько. Мы проезжаем городки – на вид тихие и чистые; на фермах топят печи, и клочья дыма летят из труб. Клянусь Богом, вон девушка доит корову. А вон мужчины с ведрами горящих углей расчищают поля от стерни. Птицы, тоже подобные огню, выклевывают последние семена из оставшейся травы. Они как черный пожар, который чуть подается то туда, то сюда, спасаясь от угроз. На дороге попадаются фургоны и телеги – возницы не замечают нас и не проявляют враждебности. Мужчина в дорогой одежде священнического покроя приветствует меня, приподнимая черную шляпу. Видно, для этих людей мы – обычная семья, куда-то едущая по своим делам. И это вроде как счастье. Теперь нам попадаются фермы покрупнее, изгороди уходят вдаль по мешанине холмов. Мне эти изгороди отчего-то напоминают колышки, какими помечают могилы. И точно, вскоре мы подъезжаем к ряду величественных деревьев, на которых, прямо у дороги, висят человек тридцать черных. Среди них две девушки. Мы едем мимо, и распухшие лица смотрят на нас сверху вниз. К каждому трупу пришпилена записка: «Свободен». Буквы нацарапаны углем. Голова в петле склоняется так, что человек кажется кротким, смиренным. Как старинные деревянные фигуры святых. У девушек вместо голов – огромные кровавые пузыри. Дует легкий ветерок, неся с собой зверский холод, и все тела едва заметно покачиваются – туда-сюда, это ветерок их перебирает. Винона уснула в седле, и мы не говорим ни слова, боясь ее разбудить.
