Глава пятнадцатая
Тех из нас, кто еще не отслужил свое мистеру Линкольну, отправляют марш-броском в Теннесси, но там мы долго не можем даже отыскать противника. Что довольно странно – ведь говорят, что Джонни-мятежник вездесущ. Но там, где мы смотрим, его нет. Мы таскаемся по лесам и несчастным замученным теннессийским полям, но теперь нас уже не угощают пирогами. Одно дело, когда у тебя марш-бросок, а совсем другое – когда телеги с провиантом за тобой не поспевают. Мы шагаем и шагаем, как какие-то проклятые марионетки. Майор Уилсон командует теперь тремя ротами, A, B и C, но, может, и всем полком тоже, потому как новый полковник только ром пить умеет. Где он его достает, черт побери, вот вопрос. Но где-то достает и пьет. И по большей части спит – в глубине фургона знаменного отряда, и смотреть на него противно. Майор Уилсон, похоже, и без него справляется, но все-таки. Этого самого полковника фамилия – Каллахан. Возможно, это все объясняет. Очень хочется поставить свечку за здравие майора Нила в ближайшей церкви, которая попадется на дороге.
Так, в растерянности, проходит много дней, и вдруг прибывает кавалерийский отряд и привозит полковнику приказ, так что майор Уилсон его берет и читает, чтобы был хоть какой-то порядок. Впереди виден огромный балдахин вздымающегося дыма и шлеп-шлеп снарядов, словно великан шагает босиком по твердой земле. Видно, там большая битва, и мы должны сменить другую часть. Мы собираемся в бой. Дэн Фицджеральд кивает стайке новобранцев, которые жмутся к нему, – они сроду не бывали в бою. Все ли готовы, спрашивает он. Молодцы мальчики. Дэн ведь еще не офицер, и до офицера ему далеко. Но ребята совсем с лица сбледнули, гадая, что такое происходит. Скудные бороденки – словно поросль черники. Деревенские лица. Теперь, парни, заряжайте мушкеты, говорит Дэн – так просто, словно он ихний брат. Так новобранцы выживут. Кто-нибудь покажет им, когда надо быть храбрыми, а когда во имя Господа улепетывать, как застуканные воры.
Нам надо двигаться поживей, потому как наши солдаты там, впереди, удерживают линию уже три дня. Похоже, мы – их долгожданная подмога. Темные поля, потревоженные посевы, большое небо под вечер затягивается печалью. Наверно, в фермерских домиках, что прячутся в лесистых уголках, не зажигают свечей по вечерам. Не хотят привлечь еще и демонских солдат вместе с крупными теннессийскими ночными мотыльками. Когда утром просыпаешься, палатка вся заляпана этими сволочами. Мы – несколько тысяч человек – перелезаем через последние изгороди и шагаем дальше, слегка в гору. Усилие подъема ощущается в руках и ногах, и лица новых солдат выглядят странно – испуганно, словно их силой заставили бежать. Задача капралов – научить их держаться достойно. Внушить им, что это – дело мужчины. Их обучали шесть недель, учили протыкать мешки штыком и заряжать мушкет. Копать брустверы. Если эти новобранцы сейчас побегут, их все равно расстреляют капитаны, идущие позади. Лучше идите вперед, массачусетские ребята. Вскорости мы начинаем встречать парней в синих мундирах. Наверно, теперь, когда мы движемся к линии фронта, им дали приказ отходить. Это усталые мальчики и, наверно, самые мокрые солдаты в истории человечества. Дождь тут, в горах, льет так, словно плаваешь в ручье. Парни, вы кто, спрашивает один из них, ковыляя вниз. Мы ирландцы, говорит один из рекрутов скрипучим куриным голосом. Очень рад, что вы пришли, ребята, говорит встречный солдат. Я вижу, как воспрянул от этих слов наши новобранцы. Рядом со мной возникает Джон Коул и спрашивает, кто это был. Не знаю, Джон. Ты что, не узнал его? Нет, отвечаю я. Это же рядовой Уотчорн, как живой, говорит он. Рядовой Уотчорн мертв, говорю я, мы его расстреляли.
Мы идем. Навстречу попадается все больше солдат, уходящих в тыл. Там жаркое дело, ребята, смотрите в оба, говорят они. Фог а баллах. Кое-кто из них возвращается на спинах других солдат – из ран каплет кровь на безмолвную землю. Залпы и выстрелы становятся ближе. Мы вырываемся из леса и впереди на подъеме холма видим линию фронта, где скопились солдаты и стреляют. Мятежники недалеко – они зарылись в одиночные стрелковые окопы, вытянутые длинной линией. Они в гораздо большей безопасности, чем мы. Как это они так далеко дотащили свою артиллерию? Должно быть, пришли сюда другой дорогой. Наши солдаты в синих мундирах заряжают и стреляют. Теперь мы видим, что у нас есть хотя бы начерно сделанный бруствер для защиты. Уже что-то. С нашим прибытием начинается массовый обмен местами. Нас приветствуют солдаты с усталыми, покрасневшими или, наоборот, странно-белыми лицами. Слава богу, говорят они. Им дан приказ отходить в тыл прямо сквозь наши ряды. На ходу они вразнобой кричат нам «ура». Слава богу, слава богу.
День меняет свет на мрак, и яростный огонь прекращается. На рубеже мятежников все тихо, и у нас тоже. Темно, хоть глаз коли. Под тучами так темно, что даже взошедшая луна не может найти щелку и выглянуть. Как будто мы все разом ослепли в какой-то катастрофе. Господи Исусе, говорит Дэн Фицджеральд. Видал ли кто когда такую темную ночь? Тут мы вспомнили, что во весь божий день ничего не ели, и не догнала ли нас, случаем, солонина? Всем этим, кто сейчас пригнулся к земле, нужна кормежка. Но похоже что нет. Мы ставим часовых и патрули – густо, как забор. Не хотим, чтобы злобные мятежники подкрались незаметно. Пушки противника все еще в пределах выстрела и на всякий случай продолжают палить в нашу сторону. У нас, похоже, справа и слева артиллерийские батареи, видимо – на холмах поплоще, и какое-то время наши пушки отвечают, дуэтом с мятежниками. Потом в обширном мраке ночи все затихает, словно представление окончено и актеры смывают с лица черную краску, чтобы пойти домой. Майор Уилсон перечисляет недостатки нашей позиции. Хуже всего то, что у нас нет преимущества над противником – ни в высоте, ни в численности личного состава. Ужасная ничья, и, конечно, страдания этих дней были чрезвычайно велики, как и количество убитых и раненых. Мы слыхали, что их около двухсот. В основном убитых, что твои кролики. Ужас этого места ощущается на вкус, словно хлеб. Я костями чую, что у нас не хватит людей здесь удержаться. Такая удивительная чуйка приходит с годами службы. Как будто мы, синие мундиры и мятежники, – две чаши одних и тех же весов. Каждый человек – зерно. И, похоже, чашка южан перетянула. В таком положении не хочешь, чтобы наступало утро, ведь утром снова придется воевать. Мы не спим, хотя можно было бы попробовать поспать немного. Чтобы руки перестали сжимать мушкет с такой силой, словно душат его. Старайся дышать и молись, чтобы не вышла из-за туч луна. Всю черную ночь каждый из нас думает свои тайные мысли, и вот занимается заря и свет обливает все свое царство. Трогает кончики листьев и гладит лица людей. Кого же нам винить, когда мятежники бросаются на нас с обеих сторон, застав врасплох, как самых распоследних? И с зеленого склона впереди тоже льется на нас волна людей, для ровного счета. Мы кое-как стреляем, но атака внезапна и захлестывает все, как потоп. Никто не знает, сколько там мятежников. Одни тысячи идут за другими. Мы думали, против нас не больше двух бригад, но теперь капитан Уилсон выражает мнение, что нам противостоит целый корпус, и приказывает сдаваться. Сдаваться! Скажите это южанам, которые пронзают нас штыками и палят нам из мушкета прямо в лицо. Когда нет времени перезаряжать, они хватают мушкет за ствол и молотят нас по головам. Мы бы сразились в меру своих слабых сил, но по всему рубежу майоры и капитаны сдаются наперегонки, и вот мы тоже поднимаем руки, как одинокие глупцы. А то нас всех перебьют. Впрочем, за этим следует полчаса резни, в которой тысяча наших гибнет все равно. Десять тысяч демонов глодают наши кости. Помогай нам Господь, но я так думаю, что в этот день Он нам ничем не помог.
