– Это то же самое, только другими словами.
– Ладно. Знаете что? Вы, кажется, расстроены сегодня. Так что я как-нибудь в другой раз позвоню.
Я сделал глубокий вдох и включил выдержку на полную мощь. Терпения у меня в последнее время поубавилось.
– Нет, Вида. На самом деле я думаю… Может быть… Может быть… лучше всего, если вы мне вообще больше не будете звонить.
– Ладно, я с вами позже поговорю, – сказала она.
Затем я услышал щелчок разъединения.
Я лежал, несколько секунд уставившись на телефон. Пока сигнал отбоя не вывел меня из оцепенения.
Я повесил трубку и попробовал снова уснуть. Полагаю, и без объяснений ясно, что успеха я добился мизерного. Если вообще он был.
Вида опять позвонила из дому. Две ночи спустя.
Чуть пораньше, чем обычно. В одиннадцать с чем-то.
Все равно звонок меня разбудил.
– Я знаю, что вы думаете, – сказала она.
– В самом деле?
– Вы думаете, что я вас не слушаю. Что я не поняла, что вы сказали под конец нашего прошлого разговора. И что я поступаю вопреки тому, о чем вы просили.
– Итог подведен весьма точно. Да.
– Что бы вы сказали, если бы я заявила, что понимаю вас лучше, чем вы сами себя?
– Звучит немного сумбурно, но давайте дальше, приводите свои доводы.
– Вы думаете, что сказали мне, будто совсем не хотите, чтобы я опять звонила вам.
– Так я и сказал. Да.
– А вот и нет. Не так. Этого вы не говорили. Вы не говорили, что совсем не хотите, чтобы я звонила. Вы сказали, «может быть», так будет лучше всего. Вы «может быть» два раз произнесли. И вы совсем не говорили, хотите этого или нет. Вы сказали, «может быть», будет лучше всего, если я не стану звонить. Вот я и звоню вам опять. Узнать, не решили ль вы что-то определенное на этот счет. Или вы по-прежнему обитаете в пространстве «может быть».
Повисло молчание.
Я должен был его прервать.
Я влип ужасно.
Молчание было долгим, очень долгим. Не собираюсь утверждать, что оно длилось минуты, или употреблять любые глупые преувеличения вроде этого. Счет я на самом деле не вел, но если б вел, то, видимо, успел бы досчитать до десяти. Не так-то много, на первый взгляд, но попробуйте как-нибудь отсчитать десять ударов сердца в каком-нибудь телефонном разговоре. В особенности, когда все в нем зависит от вашего быстрого ответа.
– Ладно, – сказала она. – Тогда я повидаюсь с вами.
Щелчок.
На этот раз я не стал дожидаться сигналов отбоя.
И больше я не делал вид, будто отправляюсь обратно спать.
Ричард, дорогой,
по-моему, думать о том, как она заботится об этом сердце, вещь нормальная. Не уверена, что нормально лишаться сна из-за одержимости этими мыслями. С другой стороны, суждение о том, что для человека нормально, предполагает, что человек находится в нормальных обстоятельствах. Я склонна сделать тебе еще кучу поблажек за то, что тебе приходится переживать.
Уж себе-то я точно их делаю с недавних пор. Не особо понимаю, как бы я иначе смогла выжить. И буду надеяться, что ты для себя сделаешь то же самое.
Между тем нет свидетельств, что положение внутри твоего мира может обернуться к худшему, а не к лучшему. Я не жду, что оно улучшится очень скоро, буду надеяться, что если ты и в самом деле почувствуешь, что оказываешься в неприятном положении, то захочешь кому-то выговориться.
Я не имею в виду кого-то вроде меня, хотя буду рада тебе в любое время. Думаю, тебе это известно. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать.
Тебе, возможно, понадобится обратиться к профессионалу.
Только прежде ты мог бы быть терпеливее с самим собой. Похоже, ты считаешь, что сам поступаешь вполне естественно, и, по-моему, ты единственный, кто так думает.
Только, если ты собираешься ждать да наблюдать, прежде чем обратиться к профессионалу, обещай мне сообщить, если покажется, что дела выбиваются из рук.
Я и впрямь беспокоюсь о тебе.
Люблю сильно.
Майра
P.S. Это из-за Виды?
Дорогая Майра!
Нет. Не совсем. Во всяком случае, я так не считаю. На самом деле это из-за меня. По-моему. Только и Вида дело не облегчает.
Люблю.
Ричард
Зеленый цвет
Вида заявилась ко мне домой без предупреждения. О ней сто лет не было ни слуху ни духу. Я и не чаял когда-нибудь снова увидеться с ней.
Почему – затрудняюсь сказать. Ничто особо не обещало, что она оставит меня в покое, да и оставлять что-то явно было ей не свойственно. Зато это представлялось окончательным. Как будто она просто продвинулась дальше. Добралась до конца, исчерпав свое (по-видимому, короткое) внимание, – и попросту пошла вперед.
Теперь, перестав думать об этом, я понял, что находился практически в бреду.
Я был в порядке. Насколько я мог судить.
Потом раздался стук в дверь. И такой, что на меня напал страх. Не потому, что я думал, будто это Вида или другая трагедия. Просто потому, что стук обозначил ситуацию. Что-то, с чем, видимо, мне придется иметь дело.
Как бы то ни было, дверь я открыл. Меняюсь к лучшему.
Она была в каком-то поношенном, не по размеру, длинном, до щиколоток, пальто на манер шинели, босая, ярко-красный педикюр наполовину облупился, с утешительным камнем в правой руке, большой палец которой трудился, чтобы придать камню – теоретически – гладкость. Я проводил глазами такси, уезжавшее прочь за ее спиной. Почему-то подумалось, а водила ли вообще Вида машину? Выпала ли ей, как и любому здоровому подростку, возможность научиться?
– Ваша мама знает, что вы здесь?
– Мне уже почти двадцать лет. А вы ведете себя, словно я ребенок. Мне что, даже войти нельзя?
Я отступил от двери, и она зашла.
И прямиком направилась к противоположной стене, где множество изображений Лорри складывались в подобие святилища. По-моему, я тогда добавлял примерно по одному фото в день и, доставая очередное, намеренно не вел счет, насколько убывает кипа снимков в присланном Майрой конверте.
– Ого, – произнесла Вида. – Вот странно-то. Она совсем не похожа на ту, какая мне представлялась. Я думала, что точно знаю, как она выглядит. Думала, наверное, что ее внешность мне как-то знакома. Не как чужая, понимаете?
Захотелось сказать: «Откуда вам знать, что почувствовал я, впервые увидев вас?»
Сдержался.
Она же продолжала:
