Я сделал глубокий вдох. Сказать правду, совсем не выглядело справедливым то, что я должен спасать Абигейл, а не наоборот.
Я тщательно обдумывал фразы, говорил осторожно. К тому же, как заметил, медленно. Словно был обязан быть точным.
– Лорри погибла потому, что дорога была скользкая и она скатилась с нее. Еще потому, что место, где она соскользнула с дороги, находится на седловине холма на краю крутого обрыва. Вовсе не потому, что вы чего-то там желали. Без обид, Абигейл, но вы не настолько могущественны.
Я умолк, чтобы посмотреть, не обиделась ли она. Вместо этого она выглядела обнадеженной.
– Вы, значит, клоните к тому, что чувствовать за собой вину я не должна.
– Не мое дело указывать, как вам себя чувствовать. Но, смею вас уверить, в действительности нет ничего, что могло бы вызвать у вас чувство вины.
Абигейл глубоко вздохнула и улыбнулась. И тогда я понял: она получила то, за чем пришла.
– Вы, значит, для этого хотели повидаться со мной, – сказал я.
– Частично. Еще я хотела задать вам вопрос.
Я крепился. Молился, чтоб это не оказалось тягостно.
– Хорошо.
– Почему вы пошли на донорство?
– Разве не всякий поступил бы так же?
– О, Бог мой, нет! Вы даже представить себе не можете, мистер Бейли. Ричард. Не можете даже представить, сколько людей предают земле совершенно здоровые органы, когда кто-то в их семьях умирает. Иногда даже вопреки пожеланиям самого человека. Когда ваш ребенок лежит на больничной койке при том, что жить ей осталось, может быть, всего несколько дней, это ввергает в невероятное огорчение. Даже выразить не могу, насколько это огорчает. Это не давало мне покоя днями напролет, я настолько выходила из себя, что не могла спать.
– Полагаю, это форма неспособности выбросить что-то из головы, – сказал я.
– Почему вы пошли на донорство?
Я припал губами к чашке с кофе. Устроил представление: мол, выторговываю время на обдумывание. Если по правде, то этого я еще ни разу словами не выражал.
– Я полагал, что это не окажется так уж бесполезно.
Абигейл кивнула и ничего не сказала.
– Нет, подождите, – сказал я. – Я знаю. Только что до меня дошло. Знаю, почему я согласился на донорство. Я хотел, чтобы люди никогда не забыли ее. Как можно больше людей. А так я думал: вы никогда не забудете ее, и Вида не забудет. И любой, кто любит Виду. И женщина в Тибуроне, в Калифорнии, которой достались роговицы Лорри, она никогда не забудет, как и ее семейство и все, кто любит ее. И я мог бы и другие органы передать, только… Я хотел, чтобы как можно больше народу думало о Лорри всегда и постоянно. А не просто пережили – и забыли.
Абигейл завозилась на высоком стуле.
– Уж я-то ее точно никогда не забуду, – сказала она.
– Разве это плохой повод?
– Не существует плохих поводов. Что бы ни двигало людьми пойти на донорство, это большое дело.
Затем наступило неловкое молчание.
Абигейл допила чай, и я уж совсем было собрался дать понять, что мне пора идти.
– Вида по-настоящему жаждет еще раз увидеться с вами, – заговорила она. – Не знаю, как вы отнесетесь к еще одному посещению.
– Я тоже не знаю, как отношусь к новому визиту.
– Возможно, она уже завтра днем приедет домой.
– Может быть, я навещу ее утром. При одном условии. Если вы все время будете находиться в палате.
Она попыталась найти ответы на моем лице, но я ничем себя не выдал. «Вы не хотите знать», – думал я.
– Порой с ней затруднительно, – признался я.
К моему удивлению, Абигейл рассмеялась, заметив:
– С ней большинству людей трудно.
– А-а. Хорошо. Есть в ней сила, которая… как бы…
– Она очень напориста.
– Да. Полагаю, именно так. Напориста.
– Буду там все время.
Я согласился попытаться преодолеть себя и нанести визит.
Я определенно не давал обещания.
Дорогая Майра,
Лорри была застенчивым ребенком? Почему она смотрит в пол на стольких снимках? Она была такой уверенной в себе, когда я ее встретил. Такой спокойной. И стойкой. Так отличалась от меня. Я все время терялся, а она всегда мне помогала.
Думаю, это одно из тех ее достоинств, за которые я так любил Лорри. По-моему, в ее присутствии у меня возникало желание расслабиться, потому что она умела все держать в руках.
Мы немного поменялись ролями, полагаю. Но меня это, честно говоря, не заботило. Я не помешан на гендерных стереотипах.
Кстати, об обмене ролями, вот еще один.
Прежде я этого никогда никому не говорил. Без всякой причины. В этом нет ничего предосудительного. Просто это то, о чем не говорят. Это то, что просто делают.
У Лорри был крепкий сон, и она всегда спала всю ночь напролет. Я просыпался через определенные промежутки времени, но, даже если я вставал в туалет, выпить стакан воды или молока, она никогда не просыпалась.
Вот порой я и укладывался головой ей на грудь и слушал, как бьется ее сердце. Лорри всегда спала на спине, и тяжесть моей головы, похоже, не доставляла ей никаких неудобств. Вот я и слушал.
В общем-то, даже не знаю толком зачем. Было в этом что-то утешающее.
Если разобраться, так у меня до сих мысли не возникало, будто Лори знала, что я проделывал такое.
Короче, полагаю, говорю я сейчас о том… О чем я говорю?
Полагаю, говорю я о давних и долгих личных отношениях с сердцем Лорри.
Помогает ли это хоть что-то разъяснить? Надеюсь, да.
Должно помочь.
Большой привет.
Ричард
P.S. Сегодня перечитывал нашу давнюю переписку по электронной почте. И понял, что я уклонился от ответа. Сделал это, думаю, не намеренно. А, черт, само собой, намеренно. Просто неосознанно. Вы спросили, почему я не отправился в Тибурон заглянуть в глаза той пожилой женщине. Но потом стали рассказывать о снимках, и это отвлекло меня. Только, полагаю, я сам хотел того же.
Как бы то ни было, если честно, то ответа нет. Я действительно понятия не имею. Если бы я не отвлекся, то сказал бы что-нибудь вроде: «Отличный вопрос, черт возьми!»
Может быть, это потому, что у меня никогда не было личного общения с глазами Лорри, когда она спала.
Ричард, дорогой,
по-моему колледж очень сильно изменил Лорри. Пока она жила дома, то все время пребывала в тени сестер. У них были сильные характеры. Такой же, полагаю, был и у Лорри. Но к тому времени, когда она подросла, они уже поднабрались опыта. Получилось, что она не могла с ними тягаться.
