– А не думали ли господа производить такие аппараты у нас в стране, если мы от немцев их больше не получаем?
В общем, мы согласились, установили несколько станков и имели бы уже вполне приличную фабрику, если бы управляющий хоть немного разбирался в предпринимательстве. Хотя он и грамотный, и писать умеет, что для русского уже кое-что значит, однако считать никак не научится. Он думает, что на предприятии со станками и всем прочим себестоимость товара может быть такой же высокой, как если бы его делали вручную. К тому же, из чего-то надо еще и рабочим платить. Это его навязчивая идея и вечный повод для нытья: «Прибавка! Прибавка! Прибавка!». Вы все это еще услышите, так что будьте настороже! Не поддавайтесь ни на что, они умеют таких историй порассказать, что сердце и растает, если будете им попустительствовать. При этом они за один вечер спускают в кабаке весь свой дневной заработок.
Он машет перед собой обеими руками:
– С этими народом ничего не выйдет, они просто ни на что не годятся, вся нация. Они и войну опять проиграют, как уже проиграли японцам: десять против одного! Разбегаются в разные стороны, когда за ними даже и блоха не гонится!
Он издевательски смеется:
– Русский «колосс»: силы, как у семи здоровых мужиков, а ум, как у пятилетнего ребенка! – Как только он начнет, не поддавайтесь, скажите, что у вас нет таких полномочий, что за это отвечает лично Николай Максимович.
– И в чем же тогда моя функция?
– Каждую субботу заполнять журнал. Контролировать расход материала и счета поставок. Дать понять этим ребятам, что есть кто-то, кто следит за каждым их шагом. Это отныне ваша задача. И прежде всего: снять этого человека с шеи моего брата. Когда он узнает, что меня больше нет на месте, – меня он еще боится, – то появится однажды у нас в бюро. А мой брат не умеет так же твердо говорить «нет», как я. Он этого вообще не может. Это его единственный недостаток. Если бы он мог говорить «нет», мы были бы уже одними из богатейших людей в России.
Тем временем они выехали на самую окраину города, где все выглядело почти как в деревне: «улица» как грязная замусоренная канава, одно- или двухэтажные красно-белые и бело-голубые домики под зелеными жестяными крышами, пожарная каланча, босые дети и женщины, и трамваев уже вовсе не видать. Максим Максимович говорит извозчику подождать, если тот хочет, но без оплаты за простой. В противном случае…
– Как угодно, – отозвался с козел старик, – если не больше часа, подожду.
– Подождет все два, – говорит Максим Максимович, когда они выходят из повозки.
Кажется, управляющий действительно его боится: Ребман заметил, как он весь съежился и побледнел, когда увидел, что они без предупреждения появились в низком и пыльном помещении фабрики. Здесь же находилась и большая столярная будка с чуланом у входа, служившим, судя по всему, фабричным бюро.
«Где же я его уже видел?», – гадает Ребман, – а ведь видел, это несомненно, но не в Москве, вообще не в России. Нет, я видел его дома, в Кирхдорфе, только там его звали не Терентьич, и на нем не было столярского фартука, там его звали Баши-Ханс и он был слугой трактирщика. Просто вылитый, и голос такой же, и такие же костистые лапищи, и такой же смиренный. И с чего это…
Максим Максимович прервал размышления Ребмана, на сей раз по-русски:
– Слушайте внимательно, Петр Иваныч, и вы тоже, Терентьич! – он называет управляющего не по имени-отчеству, как это принято в России. Как Ребман узнал позже, Трофим Терентьевич было его имя, по фамилии он Федотов. Хозяин же зовет его Терентьич, как слугу в коровнике.
– Так вот, вы, Петр Иваныч, с сегодняшнего дня осуществляете надзор за фабрикой.
Он повторил слово в слово все то, что говорил Ребману дорогой.
Затем он встал – они между тем уже были в «бюро», где управляющий успел смахнуть фартуком пыль с двух табуретов, – и подал Ребману руку, но только ему одному: управляющему он не подал руки, даже когда они вошли:
– Осмотрите предприятие! У меня, к сожалению, больше нет времени, но Терентьич вас везде проводит, все покажет и объяснит. Где журнал? – вопрос относился уже к управляющему.
– В бюро у Николая Максимовича, – угодливо отвечал запыленный человек.
– Тогда вам его покажет брат. Это минутное дело. Осмотрите все как следует. Не спешите, если нужно оставайтесь до вечера. Хорошо, если у вас будет уверенность, что вы ничего не упустили.
Последнее он сказал по-немецки и с некоторой брезгливостью в голосе.
Он снова протянул Ребману руку:
– Ну, с Богом!
Больше Ребман Максима Максимовича не видел и не имел о нем вестей. В ту же ночь тот уехал.
Осмотр «фабрики» действительно продлился до вечера и закончился совсем иначе, чем Ребман мог ожидать. Как только Максим Максимович исчез – управляющий следил за ним в окно, пока тот не уехал, – у него словно гора с плеч свалилась, он выпрямился и стал заметно выше ростом. Точно, как Баши-Ханс, на которого хозяин накричал, что он ленивый бездельник, а он ведь такой верный и прилежный малый.
Он, должно быть, заметил, что творилось у Ребмана внутри: такие люди обладают хорошим нюхом. Он тяжело вздохнул. И начал изливать душу юноше, которого впервые видит:
– Если бы вы знали, Петр Иваныч, как я боюсь этого человека! Даже во сне он меня преследует!
– Боитесь, отчего же? – спросил Ребман. – Если у человека совесть чиста, то ему нечего и некого бояться.
– О, если бы дело было только в совести, я бы спал спокойно: я еще никогда ни у кого не был в долгу. Но он мне жить не дает! Только и знает, что подгонять. Все твердит одно: вперед, давай, але on! С ним нужно иметь сто ног и тысячу рук! Каких только придирок не было, пока мое дело совсем не пропало!
– Так это было ваше дело?
– Ясно, мое. Все и теперь оформлено на мое имя, так они платят меньше налогов! А я для них просто Иванушка-дурачок, Болван Дурнович я, как он мне сам уже не раз говорил.
– Зачем же вы им тогда все отдали?
– Я им не отдавал. По крайней мере, не по доброй воле!
Он стоит у окна и барабанит пальцем по стеклу. Через некоторое время снова говорит:
– Жена меня предупреждала: не делай этого, потом будешь всю жизнь раскаиваться! А что я мог поделать? Вексель был просрочен, и…
– А-а-а, вот оно как! – отозвался Ребман. – Вот, значит, какие дела! А я думал, они порядочные люди! Во всяком случае, по отношению ко мне они таковыми… были. До этих пор.
– Да. Пока они человека не поймали. Тогда они уже другие, тогда они выпускают когти, как все хищники. Как они меня только по шерсти не гладили: Трофим Терентьич сюда, нет, Трофим Терентьич, пожалуйте, лучше сюда! Так было, пока я не подписал проклятую бумагу. А необходимости-то подписывать и не было, я бы нашел выход из положения. Но хотелось как-то расширяться. Вот и расширился теперь…
