Короче говоря, Ребман надел пальто, натянул шапку и отправился на Мясницкую улицу.
Оба маленьких человечка, Николай и Максим Максимовичи, только посмеялись, когда Петр Иванович прочел им письмо из Швейцарии.
– Это вообще распространенное мнение ученых мужей о предпринимателях: делатели денег! Теперь у вас как раз будет возможность на собственном опыте убедиться, что это не так. Настоящий предприниматель может со спокойной совестью стоять рядом с кем угодно. В мире не было бы многих вещей, в том числе и таких, которыми стоит гордиться, если бы «мелочные торгаши» не выделили для них средств. Вы – свободный швейцарец и можете поступать, как вам угодно, но мы все же хотели бы через несколько дней получить ваш окончательный ответ.
– Вы его можете иметь уже сейчас, – твердым голосом сказал Ребман. – Я решил остаться здесь и принять ваше предложение. Если господа ничего не имеют против, с первого апреля я приступаю к работе.
Глава 3
Первое апреля выпало как раз на воскресенье, и Ребман решил, что это нерабочий день. Но еще до конца службы его срочно позвали к телефону! Это был его новый шеф:
– Петр Иваныч, зайдите поскорее в контору, у меня для вас есть работа.
– Но я должен быть на службе и играть на органе, – ответил Ребман, – это же было оговорено…
– Тогда приходите, когда служба в церкви закончится.
– Тоже не получится, после службы воскресная школа, – выкручивается Ребман. Сегодня школы не будет, и они собрались в Большой театр на дневной спектакль.
– Тогда после обеда. Жду вас ровно в два!
Этим коротким и ясным приказом шеф дал понять своему новому работнику, что, во-первых, он не терпит возражений, а во-вторых, время – деньги, даже по воскресеньям.
– Хорошее начало, – ворчит Ребман, когда в половине второго проходит мимо катка на Чистых прудах, идя в сторону Мясницкой, – сто рублей ведь еще нужно заработать, их никто не обязан преподносить мне в подарок.
На улице рабочие сжигают снег: одни большими лопатами сгребают его, другие грузят на сани и везут к котлу. Туда ссыпают снег, а откуда-то из-под днища котла вытекает подогретая мутная вода. День и ночь горят костры из березы под снеготопками на главных улицах Москвы, и трамваи теперь приходят с опозданием всего в четверть часа, вместо получаса, а то и трех четвертей.
Конечно, и в Москве тоже был ледоход. Три дня и три ночи над пожарной станцией, что напротив пасторского дома, были подняты желтые шары и то и дело команды отправлялись по вызовам. Ребман тоже ходил поглядеть вместе с пасторскими детьми. Они непременно хотели ему показать это явление, ведь ледоход нигде в мире больше не увидишь.
Ребман рассмеялся:
– А в Киеве?
– Да что на тамошнем ручейке за ледоход может быть, в нем ведь даже маленький ребенок не утонет!
Конечно, здесь не может быть никакого сравнения с мощной стихией днепровских вод. Москва-река тоже бушевала, но она протекает через город, замурованная между стенами высотой с дом, и только в Замоскворечье может случиться, что она разольется через улицы и попадет в дома. И все равно – это захватывающе страшная картина. И здесь река уносит с собою сараи, избы и такие глыбы льда, что, кажется, они могут снести на своем пути все.
Шеф уже на месте. Сам открыл Петру Ивановичу дверь и проводил его в бюро, в котором стояли два несгораемых шкафа.
– Вы ведь знаете английский?
– Да, изучал в школе и в гимназии.
– Хорошо, тогда вы можете меня разгрузить. До сих пор я всю английскую корреспонденцию был вынужден вести сам, от руки писал каждый заказ, каждое письмо, каждый счет. Теперь этим займетесь вы, как раз и изучите весь наш товарный ассортимент.
Он протянул Ребману дешевую записную книжку. Потом стал диктовать ему, это продолжалось битых полдня, аж до семи вечера.
В четыре пришел рабочий, очевидно, упаковщик, и поставил перед Ребманом чай. Когда он ушел, шеф сказал, чтобы Ребман лучше принес свой стакан из дому, а сегодня он может воспользоваться этим.
– А что у вас каждый день чай бывает?
– Даже дважды в день, утром и в обед, так на русской фирме положено.
Диктант был не из легких, попадалось множество слов, которых Ребман до этого никогда не слыхал и понятия не имел, как они пишутся. Тогда ему приходилось спрашивать. Ему вообще приходилось часто прерывать шефа: маленький человечек диктовал как одержимый, словно из пулемета строчил, страницу за страницей. Перед ним лежала целая гора писем, и на все нужно было ответить еще сегодня. Уже больше месяца он не разбирал английскую корреспонденцию, так как был по горло загружен множеством других более срочных дел.
Ребман, однако, противостоит таким чрезмерным к себе требованиям:
– Мне и до одиннадцати вечера с этим не справиться, придется до полуночи здесь оставаться, а сегодня все же воскресенье!
Шеф подошел к нему и положил руку на плечо:
– Заметьте для начала одну очень важную вещь, Петр Иваныч: для добросовестного предпринимателя времени не существует! Другие сотрудники приходят и уходят по часам. Вы же для нас не обычный сотрудник: мы бы хотели, чтобы вы и телом, и душой принадлежали нашему делу, как если бы это было ваше собственное предприятие. Понимаете, что я этим хочу сказать?
Ребман утвердительно кивнул. А сам думает: «Ну, давай же, диктуй скорее, чтобы мне хоть к ужину поспеть домой!»
Он устал и умственно, и физически, давно отвык несколько часов подряд писать, как когда-то в гимназии. И быстрый темп, и постоянные вопросы тоже утомляют. Он уже начал было стенографировать. Но тут шеф вдруг спросил, поспевает ли он за диктовкой:
– Вы действительно еще записываете? Я ведь не хочу, чтоб вы остались без ужина.
Когда запахло жареным, темп диктовки еще увеличился. Правильно стенографировать по-английски Ребман, конечно, не может, он записывает по немецкой системе. Ну, да не все ли равно, лишь бы продвигаться вперед!
Когда они в четверть девятого вышли из бюро, шеф заметил, что, судя по всему, они не ошиблись в выборе нового сотрудника:
– Продолжайте в том же духе, тогда быстро все прояснится. У нас для вас еще много чего в запасе!
С этими словами он махнул извозчику и оставил «господина предпринимателя» стоять там, где тот стоял.
В понедельник Ребману пришлось вначале подождать. Шеф, кажется, забыл сказать сотрудникам, что придет новый работник.
– Садитесь, – сказали Ребману, – Николай Максимович еще не приходил.
Значит, Николай Максимович. О другом брате никто не вспоминает. Ребман и вчера еще заметил, что того вовсе не было видно.
Ему пришлось прождать до девяти часов. Он было уже подумал, что о нем позабыли, как увидел в окно входящего Николая Максимовича. Потом прозвенел колокол – такой ручной звонок над входной дверью, который издает однократное громкое «динь». Было слышно, как шеф с кем-то обменялся несколькими словами, и затем снова стало тихо.
