Ребман ответил, что для него это слишком серьезный вопрос:
– Я уже совсем измучился: только и жду, чтобы снова начать работать, я же хочу продвигаться вперед, а не катиться назад!
Они едут по заснеженной местности. Прекрасный теплый мартовский день, всего только десять градусов ниже нуля. Ребман снимает меховую шапку и расстегивает пальто, когда они выходят из поезда на станции Болшево. И хотя Нина Федоровна, грозя пальцем, советует ему быть осторожным и подумать о своих уже однажды пострадавших от мороза ушах, Ребман только смеется:
– Разве вы не видите, что у меня пот течет по лицу? Тепло ведь, прямо как на сенокосе!
На вокзальчике они справились о дороге: далеко ли будет до той и вот до этой дачи?
Станционный смотритель хорошо осведомлен и дает им нужные сведения:
– Нет, это совсем неподалеку – менее получаса ходьбы.
«Наверняка выйдет дольше получаса, – думает Ребман, – если русские минуты тянутся так же долго, как русские секунды, то мы и до темноты не доберемся до места».
– А каковы все прочие условия? – спрашивает Нина Федоровна.
– Прекрасные: двенадцать комнат, большая веранда, два теннисных корта, огромный парк— настоящая господская усадьба. Владельцы проводят лето в Пятигорске, так как хозяин болен, а то бы они ни за что не стали бы сдавать.
– Да, но в объявлении сказано: загородный дом из пяти комнат. О двенадцати комнатах и обо всем, о чем вы рассказываете, там ни словом не упоминалось.
– А-а-а, вот оно что, – разочарованно ответил смотритель, – вы имеете в виду флигель для прислуги! Я даже и не знал, что его тоже сдают. Да, да – в крайнем случае и там тоже можно жить. Он расположен у самого входа в парк, там, где улица делает поворот. Если вас, конечно, нечто подобное может устроить…
– Этого я не утверждала, – отозвалась пасторша тоном урожденной баронессы, – о другом доме я ведь вообще ничего не знала. Так куда же идти?
– Сейчас, пожалуйте, укажу вам дорогу, – сразу же откликнулся услужливым тоном смотритель в обвисших штанах. – Николай, я быстро! Только покажу господам дорогу к даче главного начальника, и мигом назад!
Затем, когда они вышли за вокзал, он спросил, не могли бы господа, на всякий случай, назвать ему свое имя, он ведь ответственный за сдачу внаем.
– Я сообщу вам, если мы решим снимать этот дом, – ответила ему в прежнем тоне баронесса Нина Федоровна, – и смотритель снова склонился в поклоне, а затем прибавил шагу.
Когда они потом шли уже одни по заснеженной дорожке через еловый лес, Ребман признался:
– Я не на шутку испугался, когда он упомянул главного начальника. Это слово я не забуду до самой своей блаженной кончины, если таковая меня ожидает. Но сколько же тут снегу, прямо утонуть в нем впору.
– К тому времени, как мы сюда переедем, снега уже не будет и все здесь покроется цветами.
– По мне, так можем хоть сейчас переезжать!
– Значит, вам уже наскучило у нас в Трехсвятительском?
– Да нет же! Как вы могли подумать, что мне у вас надоест, совсем наоборот! С тех пор как я остался без матери, еще никто обо мне так не заботился и нигде я не чувствовал себя так по-семейному, как у вас. Я просто большой любитель природы и радуюсь возможности оказаться в деревне, как ребенок радуется рождественскому подарку.
Они все идут и идут, а конца дорожке не видно. Ребман отметил:
– Вот опять настоящие русские полчаса! Пробило два, когда прибыл поезд, а теперь уже десять минут четвертого!
А про себя он думает: «Было бы здорово, если бы я нашел работу в городе, и каждое утро, и каждый вечер совершал такую долгую прогулку, а домой являлся бы, только чтобы поесть и поспать, как господин пастор».
Тут Нина Федоровна говорит:
– По описанию это должно быть здесь. Но я все еще не вижу никакого дома поблизости.
– Наверное, нужно было взять с собой смотрителя, – подумал вслух Ребман, – нам одним не найти.
– Да мы и сами с усами! Думаете, он бы пошел задаром? Русские станционные смотрители не таковы, тем более в столь заброшенной дыре. Он на всем пытается подзаработать и рад каждой копейке.
Ребман снова надел шапку и заметил:
– А ведь это, и вправду, на отшибе. Не скучно ли здесь будет?
– Скучно? Да что вы! Это ведь прекрасно. На дачи выезжают не для того, чтобы иметь вокруг себя полгорода: наоборот, спешат сбежать подальше от суеты. Я ни о чем лучшем, чем лето в таком сосновом бору, и не мечтаю! Здесь весь человек полностью очищается и телом, и душой. Видите ли, тут летом так хорошо именно потому, что здешний пейзаж теплее, чем швейцарский, я имею в виду, изнутри. Швейцарский ландшафт мне показался жестким: на каждом шагу запретительные таблички; когда едешь верхом, тебе везде кричат «сюда нельзя!», а пешеход рискует заплатить штраф, если пройдет не по предписанному пути между заборами. У нас не так: в нашей «самой свободной в мире стране» вы можете идти, куда ноги донесут, и даже дальше, и нигде не увидите запрещающих табличек. Или, может быть, вам приходилось их видеть?
– Нет, там, где мне довелось побывать за эти два года, я никогда не встречал никаких запретительных табличек. Мне даже странно снова слышать это название.
И словно почувствовав укор совести от того, что он сказал нечто нелестное о Швейцарии, тут же добавил:
– Но заборы, однако, есть и у вас, и даже стены имеются. В Москве нет ни одного частного дома, не обнесенного стеной в два человеческих роста. А за ней еще и сторожа караулят днем и ночью. В том числе и в пасторском доме в Трехсвятительском переулке.
Наконец, лес кончился. Они вышли к большому деревянному дому, построенному в стиле девяностых: кругом эркеры, башенки, крышечки, уголки, все как игрушечное. Рядом два теннисных корта, видны высокие проволочные ограждения.
– А вот и двенадцатикомнатная дача, – говорит Нина Федоровна, – с нее и начнем осмотр.
– Вы что, хотите ее снять? Неужели мы так богаты?
– Нет, одним нам не потянуть. Но если с кем-нибудь вскладчину…
Ребман сошел с дорожки в сад и тут же провалился по пояс в снег. Нина Федоровна кричала ему, чтобы он был осторожен, но Ребман не слушал и опять провалился. Задыхаясь и фыркая, он все же выбрался из мягкого снега. Теперь ищет галоши, которые он потерял в сугробе. Отряхивается. И делает вывод:
– Вот вам и первый знак: эта вилла не для нас!
Пасторша хохочет:
– Можно подумать, что вы, и вправду, русский, – такой же суеверный!
– Стал суеверным, было бы вернее сказать. Перед тем как уехать в Россию, я таким не был. Но пойдемте же! Вот здесь что-то вроде тропинки. Идите за мной, тогда с вами ничего не случится.
– Вот и у меня такое чувство. И уже давно, – опять шутит Нина Федоровна.
