Они по очереди посещают всех членов «кружка», отправляясь то к одному, то к другому. Чтобы ответить на все приглашения, просто не хватает вечеров. Если скажешь по телефону, что у тебя другие планы, сразу слышишь в ответ: «Да нет же, приходите к нам, для вас у нас двери всегда открыты!» И тогда уже просто невозможно отказать, чтобы не обидеть хороших людей. Однажды, когда Ребман пропустил один из вечеров, на следующее же утро ему позвонил Арнольд, чтобы узнать, по какой причине он вчера не пришел?
– Там был новый гость, замечательный скрипач, вам непременно нужно с ним познакомиться.
И вот на одном из следующих вечеров новый гость тоже присутствовал. Ребман сразу обратил на него внимание из-за формы головы, одна из тех типично «русских голов», которые через несколько лет можно было увидеть на обложках иллюстрированных журналов по всему миру – с фамилиями знаменитых генералов под ними: выдающиеся вперед скулы, короткий широкий нос и челюсти, которыми можно разгрызать гальку.
«И этот тип прекрасно играет на скрипке? – подумал Ребман. – У него же руки, как у каменщика. К тому же он еще и революционер, как говорил Арнольд».
– И он вращается в благородных кругах?
На это Арнольд вслух рассмеялся:
– Так ведь все же здесь симпатизируют его идеям. Разве вы этого до сих пор не заметили?
– И что, он что-то может, я имею в виду, как скрипач?
– Сейчас услышите.
Он действительно кое-что может, этот Михаил Ильич. Он играет, как состоявшийся музыкант, как Арнольд на органе. Он играет весь вечер или в сопровождении Арнольда, или соло. Это настоящий концерт – лучше не бывает.
Перед тем как они разошлись, Ребман спросил, какой у него инструмент и можно ли на него взглянуть.
– Конечно, – ответил Михаил Ильич, – и протянул ему золото-коричневый корпус: стан, как у девушки, а звук, как у серебряного колокольчика. – Что скажете?
– Итальянец, это точно! – отозвался Ребман. – Не могу сразу назвать мастера, так как еще не держал в руках ни одного инструмента.
Он заглянул внутрь с видом знатока. На этикетке прочел:
– «Hieronimus Amati, filius Nicolae, fecit anno…» Год изготовления неразборчиво… Ага, вот, значит, как!
Михаил Ильич с гордостью подтвердил:
– Да-да, я купил ее на первые свои сэкономленные деньги – за восемьсот рублей!
– Это дешево, – заметил Ребман.
– Нет, просто даром, – прокаркал хриплым голосом Арнольд. – В таком прекрасном состоянии, ни одного дефекта, ничего.
Пока подошел трамвай, они еще немного поболтали.
– Вы уже давно в России? – спросил Михаил Ильич Ребмана.
– Двадцать месяцев.
– И так хорошо говорите по-русски? Вы, должно быть, очень прилежно учили язык!
– Не так чтобы очень. Я, честно говоря, и не учу вовсе, а, скорее, все вбираю через уши.
– Да уж, – заметил Арнольд, – он ведь лучший слушатель в мире! Вы об этом не знали?
– Я бы хотел так знать немецкий, как вы русский, – снова вернулся к теме языка Михаил Ильич.
– Немецкий? – удивился Ребман – Но ведь он под запретом!
– Да, но только для бараньих голов, которые полагают, что запретом можно все решить. Дух ведь не запретишь. А немецкий язык – это же носитель духа, не так ли?
И тут он сказал по-немецки:
– Петр Иванович, если хотите, учите меня немецкому, а я вас – русскому. Согласны?
– Конечно, согласен. Но…
– О, только если у вас есть время!
– Да время-то у меня есть, но не хотелось бы снова выступать в роли учителя.
– Это вовсе и не нужно, – говорит Михаил Ильич, – мы просто будем болтать о том о сем: раз по-немецки, потом то же по-русски. Как нынче вечером. Можем и музицировать, если хотите. И потом скажете мне, подходит ли вам такой стиль занятий.
Ребман, конечно же, согласился. Этот вечер подарил ему единственного друга, который у него был в России.
Глава 2
Ребман вот уже три месяца в Москве, но все еще без постоянной работы и какой-либо перспективы получить место. «Да, конечно, люди нужны, – отвечают каждый раз, когда напомнишь о себе, – но вы ведь даже и пишущей машинкой не владеете. И вашего русского для работы недостаточно. Будет трудно».
И барону Кноопу они напомнили о своем деле. Да, он не забыл, был ответ пасторше по телефону, конечно же, не забыл, и непременно даст знать, когда хоть что-нибудь прояснится.
Приближается весна. Уже начались разговоры о летних каникулах. А на работу ни намека.
– Наберитесь терпения, – говорит ему за штопкой пасторша, когда Ребман сидит с кислой миной, – потерпите еще, и деньги придут, как по почте. Знаете что? Уже самое время поехать посмотреть дачу, объявлений множество. После обеда как раз и отправимся.
И при этой оказии снова становится ясно, что пасторша, а по-русски Нина Федоровна, крепко держит в руках вожжи семейной кибитки. Она дирижирует всем, все распределяет, обо всем заботится. Хозяин приходит домой, только чтобы поесть и поспать, да еще в субботу ночью, когда готовит проповедь. Иногда Ребман, уже давно лежа в кровати, слышит из своей комнаты, как пастор тихонько открывает двери в кабинет и проскальзывает внутрь. День и ночь пастор в разъездах, собирает деньги на реформатскую школу, на детский приют, на немецких военнопленных, которые в его лице имеют верного заступника.
После обеда Нина Федоровна и Ребман отправляются с Николаевского вокзала на поиски дачи. Загородные дома широко разбросаны вокруг Москвы. Они принадлежат зажиточным горожанам, которые там проводят лето или сдают дома внаем, если сами уезжают за границу, в Крым или Финляндию.
– До войны, – говорит Нина Федоровна, – мы почти всегда выезжали на море, но только на Балтийское. Теперь, когда семья увеличилась и требования у всех возросли, а дети, окончив начальную школу, перешли в гимназию, на подобный шик уже не хватает средств. Но ведь на даче тоже замечательно!
– И как долго мы там пробудем? – полюбопытствовал Ребман, когда они сидели в поезде.
– Все лето, пока продлятся каникулы.
– Каникулы – все лето?
– Ну да, у нас ведь школы на все лето закрываются, учебный год начинается лишь в октябре.
– Скажете тоже! А церковь?
Нина Федоровна смотрит на своего подопечного со стороны. Она, конечно, сразу сообразила, куда он клонит:
– В церкви каникул не бывает, особенно в такие времена, как нынче. Следовательно, у органиста тоже! Для этого и существует железная дорога, чтоб в воскресенье утром отправиться в Москву и потом вернуться обратно. А ваш обед мы подогреем. Кроме того, мы надеемся, что работы не придется ждать настолько долго, что вы совсем разучитесь что-либо делать. Вы ведь того же мнения?
