Всю эту картину Ребман охватил одним взглядом, и в его душе возникло знакомое уже чувство протеста: если с ним не считаются, то он просто умывает руки.
Отправился завтракать, сел за стол и начал есть, в то время, как все остальные в салоне – дверь туда была открыта настежь – все еще молились, пели и крестились. И когда он увидел, что никому до него нет дела, то вернулся к себе в комнату, открыл томик Вольтера и стал читать. Пройдут годы, и он готов будет многое отдать за возможность побывать на русской домашней церковной службе. Теперь же он смеется над всеми этими фокусами: и над Сережей, и над хозяином, переодетыми в «ночные сорочки».
Пока он так сидел и читал, пение приближалось, двери распахнулись, и вся компания ввалилась к нему: впереди дьякон с кадилом, за ним – монах с иконой и все остальные, вплоть до кухарок, кучера и сторожа.
То ли под влиянием Вольтера, то ли присущего ему самому протестантского духа, который подобных вещей не приемлет, то ли того и другого вместе – но он остался сидеть и смотреть на эту процессию с деланной улыбочкой.
Тут хозяин заорал, словно фельдфебель:
– Вста-а-ать!
Это прозвучало из уст этого всегда подчеркнуто вежливого господина настолько сильно, что Ребман вскочил как ошпаренный и продолжал стоять навытяжку, как провинившийся школьник.
Позже хозяин извинился перед Ребманом – да, именно так, а не наоборот – за то, что он накричал на него, это ведь не полагается. Но в тот самый миг, когда Ребман хотел сказать, что это ему следует извиниться, в его голове пронеслось: «Это не по своей воле, это все Вера Ивановна…!» – и он просто кивнул головой, так ничего и не ответив.
Потом к обеду монастырской братии подали рыбу. Но для Ребмана это не годится, он к рыбе даже не притронулся. Вера Ивановна делает знак Сане, которая их обслуживала, и что-то шепчет той на ухо – и через минуту Саня поставила перед Месье отдельное блюдо, на котором красовался золотисто поджаренный венский шницель.
– Он не ест рыбы! – громко объявил один из монахов.
– И у него еще золотой зуб! – заметил в ответ другой брат.
Но отец дьякон строгим взглядом дал им понять, чтоб они вели себя потише. Тут они повесили головы и снова начали жевать.
А теперь они едут на артиллерийское стрельбище. Павел запряг тройку, а Вера Ивановна вручила Ребману фотоаппарат.
– Вы думаете, что это не запрещено во время войны?
– Если с нами Митя, то можно.
Теперь Месье снова в полном порядке. Его золотой зуб снова на месте, и он возомнил о себе невесть что. По утрам и после каждого приема пищи он полирует свой зуб носовым платком. Когда он открывает рот, зуб сверкает, как восходящее солнце. Даже Кукла, миллионерша, уже прознала об этом зубе, и пригласила Веру Ивановну к себе на чай, чего до этого никогда не случалось, приказав ей привезти с собой «золотого немца».
Но Вера Ивановна теперь совсем не та, что прежде, словно ее что-то гнетет. Ребман не раз уже наблюдал, как она мечется по салону, словно зверь в клетке. И если кто-то приходил с визитом, то она или отсылала гостя, или сама уходила в спальню и там запиралась, не показываясь весь день.
– Что это с ней? – спросил Ребман Няню. – Она чего-то боится? Что брата отправят на фронт?
– Да, и этого тоже, но главная причина в другом. Пришло время, когда та злодейка свое отсидела и вот-вот выйдет на волю. Вот она, бедняжка, и боится, что опять случится что-то недоброе.
Однажды во время очередного «приступа» – Вера Ивановна снова целый день пролежала в постели – Няня после еды при всех обратилась к хозяину:
– Василий Васильевич, подумайте о том, что станет с вашим домом, если нам придется увезти отсюда Веру Ивановну, – никто больше не переступит и порога этого дома, никто!
Она сказала это совершенно просто, без обиняков, и хозяин не решился возразить ни слова.
Когда он уехал на несколько дней, Вере Ивановне стало получше. Она снова встала, смеется, острит и танцует.
В один из таких вечеров все сидели в столовой, завели граммофон, никто и не думал ни о чем – Вера Ивановна вдруг вскочила и стала носиться по комнате с криком:
– Это она! Она ходит вокруг! Я ее слышу!
Сестра сразу же молнией кинулась к ней:
– Верочка, дорогая, во всем доме нет никого, кроме нас, а мы ведь тебя так любим!
Но Вера Ивановна ее оттолкнула:
– Неправда, вы все желаете мне смерти!
Еле-еле уговорили ее принять снотворное и уложили бедняжку в постель.
– Он уже завтра возвращается домой, так что нас ждет беспокойная ночь!
Няня тоже пошла спать. Перед тем как пойти к себе, Ребман спросил, как дела. Наташа сказала, что Вера спит. Но надолго ли это? На всякий случаи, она побудет рядом.
Посреди ночи в дверь к Ребману постучали – это был Сережа:
– Месье, месье скорее идите, мама хочет выброситься из окна!
Ребман соскочил с кровати, впрыгнул в штаны, и когда он вбежал в Сережину комнату, то услышал крики Наташи и Няни:
– Держите ее, держите же!
Тут же был и Василий Василии; стоит перед дверью и дрожит, как мокрый пес, говорит Ребману, чтобы тот держал жену.
Но Ребман не сходит с места, как он может держать женщину: на ней же нет ничего, кроме ночной рубахи! Пока он это думал, больная – иначе не скажешь – распахнула окно.
Тут Ребман рванулся к ней одним прыжком, схватил и втащил обратно в комнату. Ему понадобились все его силы, так как женщина сопротивлялась, будто одержимая.
Вдруг, словно что-то оборвалось у нее внутри: она совсем ослабла и повисла, как мертвая, на руках у Ребмана.
– Да помогите же мне! Я один не могу ее нести, – обратился он к мужу. Но как только тот сделал движение, Няня грубо остановила хозяина:
– Только не оставлять ее с ним наедине!
И они втроем уложили Веру Ивановну в нянину постель рядом с малышом, который спал ангельским сном.
Но вот кризис миновал, муж отбыл, и они едут в тройке вдоль уснувшей Десны на артиллерийское стрельбище, что находилось в получасе езды, за фабриками. Ни стражи, ни запретительных знаков. Если их задержат, пусть назовут его имя, сказал Митя.
Казалось, он их ждал, – красивый молодой офицер стоял перед своей батареей, как раз дал отбой стрельбе. С открытой дружеской улыбкой, которая так нравилась в нем Ребману, словно рассказывая солдатам какую-то сказку, он опирался на орудие – а это была 15-сантиметровая гаубица – и курил сигарету. Когда он со всеми поздоровался, обняв сестру и Сережу, пожав руку Месье и кивнув Павлу, то пригласил всех сесть: чай сейчас подадут. Он показал на лафет пушки. И добавил:
– А, вы еще и фотоаппарат привезли. Это хорошо, сделаем несколько снимков.
