– Вот если бы вас можно было разделить на двадцать кусочков, каждый из которых что-то бы из себя представлял!
Они уселись и начали с помощью мадам Монмари сортировать предложения. Та сразу выносит приговор:
– Нет, мадам Проскурина, это не годится: за семьдесят рублей мужчина, пользующийся таким огромным спросом, никуда не поедет, тем более в Бердичев!
– А тут вот еще: не хотите ли присмотреть за трехлетним? Да еще и в захолустном поместье?
– Нет, – отвечает Ребман, – там снова начнут морочить голову, а мне теперь это меньше всего нужно!
Пока они так перебирают харчами, звонит телефон.
– Хорошо, Вера Ивановна, сейчас же к вам кого-нибудь пошлю! – слышен ответ мадам Проскуриной. И вот она уже снова в гостиной. – Ну и дела! Если бы у меня еще были люди! Вот, сходите посмотрите! Мне кажется, это лучшее из всего, – и она протянула Ребману записку.
– И куда ехать?
– В Брянск Орловской губернии. Знаменитый промышленный центр. Огромные сталелитейные заводы, производство пушек, богатые люди, половину года проводящие в путешествиях. Это то, что вам нужно! Отправляйтесь сейчас же: это на Подоле, у родителей госпожи Ермоловой.
Ребман еще ни разу не был на Подоле, в портовой части Киева на берегу Днепра, где жила беднота и евреи. До этого он только обозревал Подол с высоты Владимирской горки. Захудалое предместье, думал он, проходя по пыльным улицам среди низких домишек и видя полный беспорядок вокруг. «И здесь проживают родители моей будущей благодетельницы?! Что же это за люди?» – все спрашивал он себя, пока искал дом номер три, который значился на его листочке.
Ему открыла молодая девушка: не он ли господин из «Швейцарского Дома»? Сестра сейчас придет.
Она провела Ребмана в крохотный салон с красной плюшевой мебелью и истоптанным ковром.
«Сестра, сказала она. А сама-то хорошенькая. Если мадам тоже такова…»
В этот миг распахнулась дверь. Вошел коротышка в сером учительском кепи и с лицом таким плоским, словно его придавили к стенке. А за ним – три красавицы, все – еще молодые дамы.
– Ермолов, – представился мужчина.
«И как он оказался среди таких женщин, или как оказались они рядом с ним?» – гадает Ребман.
Тут одна из женщин повернула голову, и стало видно, что половина лица ее от глаза до шеи – сплошное родимое пятно. Вот почему она вышла за этого Рольмопса
[20], бедная богачка!
Но коротышка в учительском пиджачке и пенсне не оставляет ему времени на дальнейшие размышления, он продолжает:
– Я полагаю, мадам Проскурина вас известила, что у нас двенадцатилетний сын и мы ищем для него гувернера.
– Буду ли я у него первым?
– Да. У Сережи до сих пор были только русские учителя. Мы его не отдаем в государственную школу, это нам не нужно! Мадам Проскурин вас рекомендовать, и мы не были искать в других мест. Вы есть швейцарцем? – заговорил он вдруг на ломаном немецком.
Ребман утвердительно кивнул.
– У вас патент учителя?
Снова кивок в ответ.
И тут в немецкий разговор, старательно выговаривая слова, вступил мальчик:
– Мы знаем Швейцарию, мы там были на обратном пути из Канн. С вашим содержанием и другими ус-ло-ви-я-ми вашего назначения я со-гла-сен.
– И они вам уже так точно известны?
– Мадам Проскурин на телефон со мной сказал. Я все устрояю на американский лад — «таймз из мооони!» Так что 150 рублей в месяц, проезд за наш счет, назад – тоже, если не понравится. Два раза в неделю после обеда свободны, плюс – в воскресенье выходной и четыре недели в год каникул. Но вы будете иметь больше, чем четыре недели, потому что моя вся фамилия уже через месяц едет в Крым и будет целым летом там. Теперь ваш слово говорить да или нет!
Тут вмешалась и супруга, которая до сих пор сидела молча, предоставив мужу вести разговор:
– Пардон, месье, могу ли я спросить, сколько вам лет?
– Двадцать пять, – слукавил Ребман, ему на самом деле было всего двадцать три.
Она улыбается:
– А давно вы уже в России?
– Полтора года, – продолжает привирать Ребман.
– И вам здесь нравится? Уже хорошо выучились говорить по-русски?
– Да, мне здесь нравится. Но с русским все еще трудно, это очень щекотливый для меня вопрос.
Мадам глядит на него очень доброжелательно:
– У нас вы научитесь!
Она что-то говорит мужу по-русски, но так тихо и быстро, что Ребман не успел разобрать. Тот кивнул и обратился к Ребману:
– Битте айн момент!
Затем они все вышли из комнаты.
Примерно через десять минут госпожа вернулась одна и заговорила по-немецки:
– Знаете, я немецкий учила только в школе и не была хороший ребенок для учебы. Ну что вы скажете?
– Согласно! – с вежливым поклоном ответил Ребман по-русски. Он, конечно, сразу встал, как только дама снова вошла.
– Как хорошо вы говорите по-русски! – это был комплимент. Потом она протянула ему пакет:
– Мой муж коммерсант. Но я не по деловой части. Здесь деньги на дорогу и за один месяц – как это сказать?
– Аванс?
– Да, аванс за первый месяц. Это смотрит как оружие, но здесь только деньги. Пожалуйста, возьмите.
– А что если я не приеду? – шутит Ребман.
Мадам Ермолова тоже смеется в ответ:
– Тогда мы будем жалеть. И вы, наверное, тоже. У нас вы не будете иметь такой суровой жизни, как у дамы в Кисловодске – мы ведь русские! Так вы приедете?
Ребман пожал протянутую ему руку, да так сильно, что она тихо вскрикнула от неожиданной боли.
Он извинился. Но она снова ему заулыбалась:
– Это только было этот ринг, кольцо, что сделало больно. Но оно и так болит.
Она, скорее всего, имела в виду обручальное кольцо, другого – на ее правой руке не было. Потом она еще сказала:
– И пожалуйста, месье, не называйте меня «мадам», я не люблю это слово, говорите мне Вера Ивановна, как все мои хорошие знакомые.
«Как было бы здорово, – размышлял Ребман, пока ехал обратно к «Дому», – если бы там была Шейла и можно было бы сообщить ей приятную новость! Ах, как бы было чудесно!»
С Верой Ивановной он условился, что может до завтрашнего дня, воскресенья, оставаться в Киеве, чтобы закончить здесь все дела. Она не возражала. В любом случае он должен прислать телеграмму, когда его встречать.
