Ребман уже давно думал, что он станет говорить, если его вызовут в качестве свидетеля.
Собственно говоря, он знал только то, о чем догадывался из разговоров с Пьером и Штеттлером – последнему он никогда не верил до конца. К тому же, Маньин был его соотечественником и по отношению к нему лично был всегда мил. Не стоит ли задаться вопросом: а не развратила ли его жизнь среди господ, ведь происхождения он был весьма скромного.
– Это тоже надо учитывать, сказал Ребман Полковнику, когда тот вечером снова пришел в «Дом». Но старик придерживался на этот счет иного мнения:
– Теперь мы должны помочь тому, кто в полном одиночестве несет всю тяжесть последствий случившегося несчастья. Подумайте об этом! Наша обязанность – помочь тому, у кого еще вся жизнь впереди, а не думать о репутации умерших! Поверьте, Маньин не заслужил нашего сочувствия, правда, не заслужил. Он получил по заслугам!
Утверждение Полковника, что по делу Пьера почти не было свидетелей, не соответствовало действительности. Когда Ребман пришел в здание суда уездного города Малина, там собралась половина населения Барановичей. В ходе разбирательства от городских свидетелей о Маньине стало известно такое, что и поверить трудно. Годами он третировал «добрую барыню» (все так и говорили «добрая барыня») и использовал ее, так что было жалко смотреть на это со стороны. Все свидетели до одного были на стороне Петра Николаевича!
Татьяна Петровна тоже была здесь. Она сидела на скамье в заднем ряду у прохода и плакала. Ребман сразу подошел к ней и обнял. Затем тоже сел рядом.
Потом ему пришлось целую вечность прождать в темной и душной каморке в здании суда.
Вызвали его на девять часов. В три часа пополудни он услышал свое имя, и полицейский провел его в залу судебных заседаний и поставил прямо перед судьей. Но в первый момент Ребман даже не взглянул на господ, от которых зависела судьба его воспитанника: первое, что он увидел, был револьвер на столе перед возвышением. Оружие лежало посередине стола, и Ребман узнал его с первого взгляда: это то самое, которое он должен был иметь при себе во время прогулок с Пьером по Пятигорску. Он вспомнил и о том, что на его вопрос, умеет ли мальчик стрелять, тот ответил, что не хотел бы быть на месте того, кто встанет Пьеру Орлову поперек дороги!
Теперь мальчик сидит справа на скамейке, всего в двух шагах от Ребмана, прикрыв глаза рукой.
Настал черед Ребмана.
Председатель суда листает дело. Когда он нашел то, что искал, он попросил Ребмана представиться, назвать фамилию, имя и отчество, происхождение, место и время рождения. Все это следует указать ясно, точно и без ошибок.
Ребман ответил. По-русски. Тогда председатель спросил, не удобнее ли ему будет, если вопросы будут задаваться на другом языке? Он спросил об этом в весьма вежливой форме.
– Да, – ответил Ребман, – так будет лучше.
Он поступил так, чтобы избежать опасности, что его показания будут не столь точны, как того требует данное дело.
Председатель сделал знак полицейскому. Тот вышел из зала и вернулся в сопровождении молодого человека. Его попросили занять место на стуле перед судом. Ребмана тоже попросили сесть. Теперь вопросы задают через переводчика по-немецки. И он на все отвечает так, как они условились с Полковником.
– Знали ли вы господина Эмиля Маньина?
– Да, я знал его. С того момента, как я приехал из Швейцарии в Барановичи, прошел уже почти год. В тот день господин Маньин меня встретил и за обедом представил мадам Орловой, полковнику Куликовскому, Татьяне Петровне и Пьеру.
– До этого вы его не знали?
– Только по имени. Мадам Проскурина, начальница «Швейцарского Дома» в Киеве, мне говорила, что он – бывший гувернер Пьера Орлова, а теперь управляющий имением.
– Вы ничего не знали о его семье, о том, что его отец пьяница?
– Нет, я этого не знал, и слышу об этом впервые.
– А то, что он сам пил, этого вы не наблюдали?
– Да. Но только изредка.
– Когда это было и где? Расскажите.
Ребман изложил все, как было тогда в Пятигорске в трактире у Печникова. Только о двух «черкешенках» он умолчал.
– А вы что же, не пили?
– Только глоток, я не переношу…
– Хорошо, хорошо. В каких отношениях были Пьер Орлов и Эмиль Маньин, какими они вам показались?
Ребман изложил все по порядку: как он поначалу с пиететом относился к Маньину – из-за его положения и потому что его все любили, за исключением Пьера, как ему показалось. Как он вдруг стал резким, когда Пьер во время похода…
– Какого похода и куда?
– Мы должны были ходить с Пьером пешком, по жаре, после обеда, и до шести вечера нам нельзя было возвращаться домой.
– Кто отдал такой приказ?
– Господин Маньин.
– И что же?
– Во время такой прогулки – а стояла страшная жара – Пьер сказал, что если бы встретил этого Маньина там, в роще у памятника Лермонтову, то состоялась бы еще одна дуэль, и управляющему пришлось бы тоже поставить надгробие, но не такое красивое, как лермонтовское.
После этого адвокат сделал ему предупреждение о том, что ему не следует этого говорить, так как суд может из этих слов заключить, что это убийство было спланировано заранее. Председатель, и правда, что-то написал карандашом на листке бумаги и передал своему соседу. Тот прочел и согласно кивнул.
Далее Ребман рассказал, как мальчик страдал из-за того, что так долго находился вдали от дома.
– Это действительно было по нему заметно?
– Поначалу нет: мы ведь думали, что останемся только на каникулы и потом вернемся в Барановичи. Когда же Пьеру пришлось идти в гимназию в Кисловодске, там уже это стало заметно, хотя мальчик старался не показывать своего состояния.
– На каком же основании вы это утверждаете?
– На том, что он меня все время расспрашивал о моем детстве и особенно о моей матери.
– И что вы из этого заключили?
– Что он был очень привязан к своей матери!
Ребман посмотрел в сторону подсудимого, который все так же сидел, прижав ладони к глазам, ничем себя не обнаруживая.
– Говорите же, нам нужно знать все, это крайне важно!
– Да, но я боюсь причинить Пьеру боль…
– Он перенес уже столько, что это обстоятельство ничего не изменит. Так что говорите.
И Ребман рассказал о том утре, когда Пьер не хотел вставать, был совершенно потерян и в конце концов выдал свое отчаяние…
– Говорите же, чем именно, это важно!
– «Мама меня не любит, она любит месье Эмиля», – сказал Пьер по-французски.
– Так и сказал?
– Да, именно в тех словах, которые я привел.
