А Маньин только посмеивался: вот и хорошо, после такой прогулки здорово спится.
– И что же вы видели? Не заблудились в пути?
– Нет, – сказал Пьер, – улица перед нами всего одна, она и указывает дорогу!
А видели они памятник Лермонтову в акациевой роще.
– Разве это полноценная прогулка? Это же совсем рядом!
– Мы пошли в обход Машука и уже на обратном пути видели памятник.
– Ого! Молодцы, ребята! – говорит Маньин, – настоящие солдаты!
– То-то, мы и сами с усами, – огрызнулся Пьер. – Кстати, знаете, о чем я там подумал?
– Нет, о чем же?
– Я подумал, что если бы мы встретили вас там, в роще, случилась бы еще одна дуэль. И пришлось бы господину Эмилю Маньину тоже соорудить надгробие, но, конечно, не такой красоты, как лермонтовское!
Это было по-настоящему ядовитое замечание, и тогда Ребман впервые почувствовал, что между этими двумя не все ладно.
После ужина Пьер лег в постель. Он совсем вымотался, взмок и ослаб, бедняга.
И тут Маньин предложил Ребману:
– Если хотите, можем взглянуть на ночной Пятигорск, я могу показать вам кое-какие места, которые принято посещать только под покровом ночи.
– С удовольствием! Только если это не очень дорого стоит. Мне нужно непременно обновить гардероб, мой слишком теплый для местного климата.
– Вам это ничего не будет стоить, я вас приглашаю. А что до одежды, – Маньин открыл стенной шкаф и достал красивый белый, льняного полотна пиджак – примерьте-ка вот это, у нас с вами, кажется, приблизительно один размер.
Это, конечно, совершенно не соответствует действительности: месье Эмиль почти на голову ниже Ребмана. Но дареному коню, как говорится, в зубы не заглядывают.
– Сидит как влитой! Возьмите его себе, мне он больше не нужен. И купите себе кепи, белое, оно будет полегче этой вашей фетровой шляпы. Здесь, в России, не носят валяных колпаков.
Они берут извозчика и, подскакивая на каждой дорожной выбоине, спускаются в город к вокзалу. На улицах полно народу, словно из муравейника, радуясь вечерней прохладе, повыползали на променад все муравьи. Повсюду слышны крики мальчишек-газетчиков. В Швейцарии такие еще в школу ходят, а эти заняты делом.
– «Пятигорское эхо»! «Кавказский край»!
Они высадились у са́мого вокзала, и Маньин повел своего гостя к бело-голубому низкому дому с надписью, которую Ребман прочел как «MPAKMUP». Такого слова он еще никогда не встречал.
– Что это значит? – спросил он у своего «гида».
– Читается «ТРАКТИР», а по-немецки «WIRTSCHAFT», то есть кабачок. Но того, что предлагают здесь, не найдешь ни в одном немецком заведении. – Он прищелкнул языком. – Сейчас сами убедитесь.
Но Ребман не видел перед собой ничего, кроме четырех выбеленных стен и двух рядов железных столов, покрытых бумагой. Более подходящего слова, чем на вывеске и не найти, подумалось ему, здесь и, правда, ждут, кого бы угостить
[15]. Но пока никто не явился.
– Еще рано, – говорит Маньин.
Кельнер в белом переднике – возможно, что это и есть сам хозяин – поклонился им прямо до земли. Судя по всему, Маньин здесь не в первый раз – их сразу провели в отдельный кабинет. Кельнер что-то шепнул месье Эмилю на ухо.
Маньин качает головой:
– Пока не нужно.
Тогда кельнер встал около стола навытяжку с блокнотом в руках.
– Я сам закажу: после тех объедков, которые нам присылают из гостиницы, я всегда голоден, – говорит Маньин.
И кельнер записывает. Довольно много. Когда он ушел, Ребман поинтересовался:
– А что он спросил, когда мы вошли?
– Ничего особенного. Просто спросил: «Вы одни?»
– Разве он меня не заметил?
– Вы не поняли: он имел в виду, не желаем ли мы откушать в обществе.
– В обществе? Зачем оно нам? И что это еще за общество?
– Дамское общество, разумеется! Вы всегда так недогадливы? – Он крутит ус. – Можно позвать горячую четырнадцатилетнюю черкешенку, о-ля-ля! Хотите, пригласим парочку?
Ребмана передернуло:
– У меня на это нет денег! А даже если бы и были, я не смог бы с ней даже объясниться! Не говоря уже о прочем.
Маньин смеется:
– В любовных делах можно понять друг друга и без слов. Вы еще этому научитесь!.. А вот и закуска!
Вошел официант, неся в одной руке графин водки с двумя стаканами, а в другой – большую миску салату из помидоров. Поставил все это на стол, затем принес тарелки, приборы и полную корзинку тонко нарезанного черного хлеба.
– Что ж, приступим! – Маньин разлил водку по рюмкам, подмигнул Ребману, дескать, «ваше здоровье!», выпил залпом, поставил рюмку и закусил салатом и хлебом. Ребман из вежливости тоже выпил, но только один глоточек этого очень крепкого шнапса. А салата есть не стал, он вообще не любит помидоры, этих уродов из семейства пасленовых.
– Ну что ж, придется мне съесть все самому, несмотря на риск отравиться! – радуется Маньин.
И, действительно, опустошает всю миску. И рюмки тоже – одну за другой.
Второе блюдо долго не приносят. Его должны сначала приготовить, но Маньин уверяет, что угощение стоит того, чтобы подождать: таких блинов, какие готовят здесь, не везде можно отведать – ими этот трактир славится на всю округу. Есть люди, готовые босиком идти до Владивостока, если им посулить блины с икрой. – И вы были бы первым, кто не оценил бы по достоинству этой жемчужины русской кухни. Знаете ли вы, что известны случаи смертей от объедения блинами? Нет, я не шучу, такое, правда, случается!.. А, вот нам их уже и несут!
Официант вошел с блюдом, покрытым салфеткой. Когда он поставил блюдо на стол и снял салфетку, показались маленькие омлетики, целая куча, хорошо обжаренные до золотистого цвета. Официант быстро кладет по одному на тарелку обоим господам и накрывает остальные. Маньин сразу поливает свой блин горячим маслом, мажет сметаной и сверху кладет ложечку черной икры. Затем он скручивает блин рулетом и, два раза куснув, поедает весь «омлет».
– Берите же, пока горячие, потом они уже не так хороши! – угощает он.
Ребман пробует – и делает над собой огромное усилие, чтобы сразу не выплюнуть: его даже в жар бросило. Какая же гадость! «Омлет» – еще куда ни шло, хотя его явно перехвалили: в нем и яиц-то даже нет.
– Нет, – подтверждает Маньин, – их готовят из мучного теста, а именно из гречневой муки, только из нее получаются настоящие блины, никакая другая не годится. Смотрите, вот какие они должны быть: когда берешь блин вилкой, он должен рассыпаться.
