Все осложнялось еще и тем, что год назад я взял новую квартиру в ипотеку – для мамы, хотел перевезти ее в Москву, – и потому теперь финансово был очень зависим от зарплаты в Компании. В общем, все эти Костины разговоры о «буче» никак не клеились с моими планами на будущее.
Через пару дней я зашел в кабинет ИИ, сдать отчеты. Он был занят, даже взгляд на меня не поднял, сидел за столом, стучал пальцами по клавиатуре. Я положил папку в общую кучу и уже хотел уйти, но задержался в дверях. Его кабинет располагался этажом выше офиса, вместо одной из стен – панорамное окно с видом на наши рабочие места. Это огромное окно всегда вызывало у меня ассоциации с аквариумом, и это было иронично, потому что в углу здесь стоял настоящий аквариум, морской, с зебрасомами, монодактилями и спинорогом Пикассо. Иван Ильич вообще любил дорогие, необычные вещи: на стене у него за спиной – три большие картины; на каждой из них черно-белые руки держат красную нить, но штука в том, что нить не рисованная, а настоящая, и она тянется от одной картины к другой, и картины образуют триптих «Тонкая красная линия». В стене рядом с аквариумом – стеллаж, на нем – книги (не могу разглядеть названий) и черная колонка (но все мы знаем, что на самом деле это стационарный электромагнитный подавитель сигналов – дорогая игрушка, которую ИИ запускает всякий раз, когда к нему заходят всякие важные гуси, чтобы эти гуси – или еще кто – не вздумали записать разговор).
– Что-то забыл? – спросил Иван Ильич, не отвлекаясь от монитора. Мой пульс подскочил – до ста сорока, не меньше; в ушах свистело, как при резком взлете. Я хотел сказать что-то, но не мог выдавить ни слова.
– Егор, я очень занят. Если хочешь сказать что-то – говори сейчас.
Воронка сомнений в груди расширялась, я чувствовал, как меня затягивает в нее.
– Я хотел. Хотел узнать. Насчет запросов. На новое оборудование. Сервера.
Иван Ильич на секунду перестал печатать, но тут же продолжил.
– Сегодня его не будет. Можешь идти.
Я сделал над собой усилие, подошел к столу и сел на стул напротив. На этот раз Иван Ильич даже посмотрел на меня – он был уставший, выглядел так, словно не спал всю ночь.
– Господи-боже, Егор, я же сказал: не сегодня.
– Мне нравится здесь работать. – Вдруг произнес я. Это был важный шаг, позавчера Костя заставил меня выбирать, и вот – я сделал свой выбор, воронка сомнений в груди тут же схлопнулась. Я знал, что не смогу предать ИИ. – Я очень благодарен вам. За все.
Он не умел улыбаться; но в тот момент его лицо, всегда неподвижное, словно обколотое ботоксом, чуть изменилось. Левый уголок рта чуть поднялся. В его случае это вполне могло сойти за улыбку.
– Это все?
– Нет. Мне кажется, мы делаем важное дело, и я хотел бы… то есть… ну, некоторые все же недовольны. Недовольны тем, что мы ждем новое оборудование, и, и, эээ, это плохо влияет на командный дух. Поэтому. Я хотел узнать, может быть, я могу как-то помочь с переговорами по оборудованию. В смысле, быть полезным. Я все равно ничего не смогу сделать, пока мне не привезут мои железки. Сижу, множу энтропию.
ИИ не моргая смотрел на меня. Он убрал руки с клавиатуры, сложил их в замок, подался вперед.
– Давай. Говори. Ты же пришел сказать мне кое-что про Константина. Он, кажется, многим здесь, эм, скажем так, весьма напряжен.
В груди снова открылась воронка, но в этот раз я силой воли задавил ее – отступать было поздно.
– Верность. Когда вы принимали меня в Компанию, вы сказали, что больше всего цените в людях верность, – сказал я; это прозвучало глупо и как-то по-дурацки, и я добавил: – Я хотел сказать, что не разделяю всеобщее недовольство.
Он едва заметно кивнул.
– Так, значит, оно все-таки есть – «всеобщее недовольство». – Он разглядывал ногти на левой руке, так, словно только что сделал маникюр. – Это печально. Знаешь, а ведь Константин – один из самых одаренных людей из всех, кого я знаю. И слухи, которые до меня доходят. Меня это очень огорчает. Очень. – Он выдержал паузу, перестал разглядывать ногти и посмотрел на меня. Как будто хотел сказать еще что-то, но передумал. Повернулся к экрану и снова застучал по клавиатуре. – Сегодня вечером твои запросы на оборудование будут одобрены. В течение недели все доставят. Свободен.
Я встал со стула.
– Все шесть?
Он кивнул – опять же, едва заметно.
– Все шесть. Считай это наградой. За твою верность.
Я вышел из кабинета и посмотрел на Костю. Он сидел за столом в одной из своих дурацких рубашек, на голове огромные белые наушники, жует жвачку, пишет код. Еще не знает, что ему конец – мне было жалко его.
* * *
Я бы хотел сказать, что той ночью спал как ребенок. Но это не так. Умом я знал, что поступил правильно – сохранил верность Компании. И все же мне было противно – и я не знал почему.
Следующим утром у входа в офис стояли три полицейские машины. Внутри, в фойе, люди в форме. За столиком сидел мой старый знакомый – охранник Борис. Широко посаженные глаза придавали его лицу какое-то глуповатое выражение, особенно когда он улыбался – он словно не мог толком сфокусировать взгляд (внешность его, впрочем, была обманчива: однажды я заметил у него в руках книжку Нила Геймана – уже точно не помню, какую именно, что-то про двух братьев, которые поменялись местами, – и мы разговорились и теперь иногда общались по-приятельски, обсуждали любимых писателей).
– Черт знает что, – сказал он. – Костя в офис ворвался.
– В смысле «ворвался»? – спросил я.
– Ну, пришел такой, сказал, что забыл что-то важное, хотел подняться в шестой отдел. Но ты же знаешь – протокол безопасности, все дела. В смене были Димка и Серега, они сказали ему, мол, звони Ивану Ильичу, если одобрит, тогда пустим. А он, это, прикинь, ствол на них направил.
По спине у меня, мерзко щекоча, покатилась капля пота, прямо вдоль позвоночника.
– Совсем ебнулся, ага, – добавил Боря. – Тебе придется идти пешком, он лифты заблокировал.
Я поднимался на шестой этаж по лестнице, меня тошнило – от страха и почему-то от стыда. Я знал, что Косте грозит увольнение, но мне и в голову бы не пришло, что он решит с оружием вломиться в офис. Ребята тоже не могли в это поверить. Вокруг его рабочего места на полу и на столе были рассыпаны клавиши от клавиатуры – он ударил ею охранника по голове, когда тот подкрался сзади и пытался оттащить его от компьютера.
– Этот шлакоблок заблочил лифты и выходы на лестницу, – сказал Витек; он почему-то считал, что «шлакоблок» – это ругательство. – Только забыл про резервный лифт для персонала в противоположном крыле. Плюс дополнительная защита сети, о которой он не знал, – Иван Ильич, оказывается, даже к такому подготовился. К саботажу.
– Что он хотел? Украсть данные? – спросил я.
– Хуже. Уничтожить.
Меня бросило в пот. Уничтожить? Мы девять лет создавали Компанию, и после всего этого он вот так просто решил спалить сервера? Я сейчас даже не могу описать шок, который вызвало у меня это слово: уничтожить. Ребята были того же мнения. Никакого сочувствия мы к нему не испытывали, и с тех пор если и говорили о нем, то даже имени не упоминали и, кажется, вовсе не интересовались его дальнейшей судьбой, настолько вероломным и неадекватным выглядел этот его поступок. Что с ним стало? Его судили? Он в тюрьме или отделался штрафом? Какая разница – он нам больше не друг, сперва пытался тут переворот устроить, а когда не вышло, решил спалить все нахер – не очень похоже на поведение здорового человека.
