– А что такое «вмонтировать пивандрия»? – спрашивал он.
– Это значит «выпить пива», – отвечал я.
– А «запоросячить дошик»?
– Ну, это значит «съесть упаковку лапши быстрого приготовления».
– А кто такие «школотроны»?
– Это школьники.
Или:
– Скажи, а разве у вас тут водятся ходят слоны?
– Слоны?
– Ну да. Я услышал слово «заслонить»? Вы что-то такое тут делаете со слонами?
Я засмеялся:
– Нет, Реми, для того чтобы заслонить или прислониться, слон не нужен.
С Реми всегда было весело, он быстро стал локальной знаменитостью, мы даже подражали его манере речи, цитировали его, рассказывали друг другу истории о его новых «языковых находках языка». Реми легко к этому относился, обидеть его было невозможно, никто и не посмел бы обидеть его – добрый и безобидный, всегда готовый прийти на помощь и прикрыть, если надо, он быстро стал своим в общаге, – мы, может, и подшучивали над ним, но никогда не издевались и не позволяли издеваться студентам из других корпусов. Обидеть Реми? Ну нет, это так же нелепо и подло, как обидеть трехлетнего ребенка или щенка лабрадора.
Впрочем, нет, я ведь еще не сказал главного: внешность его была обманчива.
Он постоянно чем-то удивлял меня: однажды, например, добыл где-то ключи от крыши и по ночам уходил туда с ноутбуком и блоком бесперебойного питания. Сидел там, в старом, продавленном кресле (бог знает, как оно оказалось на крыше), курил травку и дробил пальцами по клавиатуре – писал код.
Знаете, Дега однажды дал описание идеальной школы живописи. Это должно быть многоэтажное здание, говорил он. Новички располагаются на первом этаже, там же, где натурщица, ученики второго года обучения – на втором, третьего – на третьем и так далее. И тем, кто учится больше года, придется все время спускаться вниз по лестнице, рассматривать натурщицу, потом бежать обратно вверх, к мольберту, и писать по памяти.
Чем больше таланта и опыта – тем выше этаж.
Если развить метафору, то именно так, пожалуй, и выглядят отношения человека с жизнью. Большинство людей – на первом этаже, в одной комнате с жизнью (с «натурщицей»), но у них просто нет ни сил, ни инструментов, чтобы отразить, описать ее. Талантливые люди живут на втором этаже и выше. А гении живут на крышах, без лифта, в стратосфере, в разреженном воздухе (там, где у нас с вами началась бы высотная болезнь), и им приходится часами ходить вниз и вверх по «лестнице» собственных мыслей – чтобы взглянуть на «натурщицу» и описать ее.
Таким и был Реми: с виду – дурачок, на деле же – абсолютный гений. Живет в своей стратосфере. Я, честно сказать, тоже сначала решил, что он просто не дружит с головой, и только потом понял: это с людьми он не дружит, а с головой – очень даже; и его странное поведение, я полагаю, было частью защитного механизма – пока все считают тебя безобидным дурачком, тебя не трогают или трогают, но несильно.
– Как ты вообще в России оказался?
– Мой личный отец торгует сдержанными кадиллаками в Квебеке, – сказал он. – А я испытываю страшное превращение к кадиллакам.
– В смысле «отвращение»?
– Да-да, оно, превращение. Мой личный отец хотел, чтобы я был как он, торговал консервированными банками. Я бегом убежал от него в далекие дали.
Вот так, молодой парень просто взял и свалил на другой конец земного шара, лишь бы не торговать подержанными тачками своего бати. Международный человек-загадка, не иначе.
Позже, когда мы подружились, он рассказал мне, что его мечта – устроиться работать в ЦЕРН – крупнейшую в мире лабораторию физики высоких энергий, поэтому по ночам на крыше он активно работал над алгоритмом по обработке и сортировке данных.
Информация – это новая нефть, говорил Реми. Каждый новый эксперимент в ЦЕРН дает десятки петабайтов информации, и научиться быстро анализировать ее и отсекать лишнее – задача на миллион долларов. Или скорее на триллион.
Сейчас мне странно вспоминать об этом, но, кажется, именно Реми впервые подтолкнул меня к мысли вплотную заняться изучением алгоритмов. Он так заразительно и ярко об этом рассказывал, что я и сам ради интереса начал посещать лекции по предмету и читать книги о коннективизме и обратной инженерии мозга.
«Если совсем просто, – говорил преподаватель. – Представь, что ты фермер, но вместо того, чтобы засеивать семена, ты отдельно проектируешь каждый початок кукурузы; именно этим сейчас и занимаются компьютеры – проектируют початки вместо того, чтобы создать семена и выращивать алгоритмы в промышленных масштабах. Главная цель специалистов по машинному обучению – создать семена, которые будут сами вырастать в готовые початки-программы»
[8].
С Реми всегда было интересно, и лишь одна его привычка меня раздражала – марихуана. По утрам, когда он возвращался с крыши, от него так несло травкой, что находиться с ним рядом можно было только в противогазе. Глаза затуманенные, капилляры полопались.
Она его и погубила.
* * *
Однажды вечером я вернулся в общагу после занятий. Реми лежал в своей койке, в одежде, лицом к стене, и не двигался. Я решил, что он спит (или, как сам он сказал бы, «спит свой сон»), и тихо прошел в ванную, чтобы почистить зубы и умыться. На сером кафеле на полу я тут же увидел две темно-красные капли – кровь. Совсем свежая, еще даже не свернулась. На кранах смесителя тоже остались едва заметные потеки – он пытался смыть кровь, но не очень успешно. Плюс жирный красный отпечаток пальца на ручке шкафчика для принадлежностей.
– Реми? – Я вышел из ванной, встал над его койкой. – Реми, вставай.
– Что такое? – спросил он, обернувшись и словно бы сонно глядя на меня. Лоб его блестел от пота. – Какое-то приключение приключилось?
– Это я у тебя хотел узнать. Там кровь в ванной.
– А, это? – Он растерянно смотрел на меня, левую руку держал под одеялом, и я увидел, как там тоже проступило небольшое кровавое пятно. – Это ничего, это не повод для катастроф. Я просто отрезал чуть-чуть руки лезвием острия ножа.
– Ты – что?
Я отдернул одеяло и схватил его за руку. Он застонал. Кисть была неловко замотана бинтами, бинты насквозь пропитаны кровью. К счастью, все пальцы были на месте, ничего не отрезано, он просто перепутал слово.
– Реми, твою мать, ты совсем, что ли?
– Моя мама не имеет к этому никакого отношения.
Я вызвал такси и отвез его в больницу. Кровь не останавливалась, и, едва оказавшись в фойе клиники, он забрызгал весь кафель, отчего пол стал похож на картину Джексона Поллока.
