Нина (забавно, правда? Мой мозгоправ и твоя мама носят одно имя) протянула мне салфетку, и только тут я поняла, что плачу.
Мы помолчали немного. Я вдруг потеряла интерес к этой теме.
– Вообще-то я общаюсь с людьми, – вдруг сказала я, отвечая на вопрос, заданный пятнадцать минут назад.
– Да? И с кем же?
Пауза.
– С Сергеем. С тем парнем, которому пробила голову. Мы теперь дружим.
Как жаль, что у меня не было с собой фотоаппарата, – видели бы вы лицо Нины в тот момент, она смотрела на меня так, словно я только что у нее на глазах извлекла голубя из рукава.
* * *
Беднягу, которого я огрела камнем по башке, звали Сергей Мамаев («для друзей просто Мамай»), и он учился на четвертом курсе режиссерского факультета. Два дня спустя после инцидента я выяснила, в какой больнице он лежит, и пришла навестить его. Я назвалась его сестрой, и меня пустили в палату (да, вот так легко – сама удивилась; никто даже документы не проверил – безопасность нулевая). Увидев его там, лежащего с забинтованной головой, я с трудом заставила себя сделать шаг вперед и войти. Он открыл глаза и посмотрел на меня. Я представилась, начала как-то сбивчиво просить прощения. А он – он улыбнулся.
– Пришла добить меня?
Потом у нас случился очень странный диалог, оказалось, он совсем не держит на меня зла и ко всему произошедшему относится с юмором. Вот так после весьма необычного знакомства мы и стали друзьями. Ну, то есть, разумеется, друзьями мы стали не сразу. Сперва он пригласил меня на вечеринку в честь своей выписки из больницы («Друзья, знакомьтесь, это Марина. И эта вечеринка стала возможна исключительно благодаря ей. И еще мой совет: увидите у нее в руках камень – бегите»). Потом он позвонил мне еще спустя пару месяцев и сказал, что снимает короткометражку и ему нужна симпатичная девушка для массовки.
– Платить мне нечем, поэтому я рассчитывал просто надавить на твое чувство вины.
Я согласилась. К тому времени я уже полгода ходила на сеансы к мозгоправу, и мне даже удалось немного ослабить свою одержимость «тайм-менеджментом». И все же говорить об «исцелении» было бы преждевременно – я, например, все так же боялась высоких и сильных мужчин. Точнее, не боялась, нет, скорее не доверяла им, ждала от них подвоха.
Забавно, но во многом именно поэтому я изначально так легко подружилась с Мамаем, он был низкого роста, худой и (чисто визуально) физически довольно слабый. Когда я позже рассказала ему об этом, он хохотал в голос.
* * *
Включил? Отлично.
На съемочной площадке. В смысле с Сашей мы познакомились на съемочной площадке. Во время съемок той самой короткометражки Мамая. Я появилась там в массовке, а Саша была спецом по пластическому гриму и бутафории.
Мамай на вопрос «В чем заключается работа кинорежиссера?» отвечал так:
– Представь, что ты едешь на велосипеде. И он горит. И ты горишь. И все горит. И ты в аду.
Я, помню, смеялась, думала – шутка. Оказалось, действительно, шутка, но лишь отчасти. Впрочем, первый в моей жизни день на съемочной площадке действительно закончился пожаром.
[смех]
Тут для начала нужно рассказать, как это дико – впервые попасть на площадку. Особенно когда речь идет о фильме ужасов.
Представь себе: в центре зала – огромный чугунный котел, под ним – хворост. Все вокруг стилизовано под ведьминскую избу, или типа того. Возле чана стоит актер в монашеской рясе, в парике «стрижка под горшок». Он курит. Причем не просто курит: в руке у него бутафорская отрубленная женская рука, совсем как настоящая, и между пальцами этой бутафорской руки – сигарета. Заметив, как завороженно я наблюдаю за ним, актер-монах улыбается мне и машет бутафорской рукой.
Мимо проходят девушки в мрачных одеждах зловещего покроя. Они замечают актера.
– Слушай, Дим, я поражена! – говорит одна из ведьм. – Ты где-то достал отрубленную женскую руку, и еще ни одной шутки про мастурбацию?
– Еще не вечер, – отвечает монах и подмигивает мне.
И, в общем, он докуривает, давит бычок об стену и направляется ко мне. Ну вот, думаю я, сейчас представится, протянет мне эту силиконовую руку для рукопожатия – и будет уверен, что это невероятно смешно.
Но тут треск – и с потолка летят искры. Все, кто был на площадке, замерли, посмотрели вверх, затем начали переглядываться. Одна из главных отличительных черт людей из киноиндустрии – их ничем невозможно удивить. Своего рода профдеформация. Над головой у них искрила и дымилась проводка, а они спокойно переглядывались, так, словно пожар на площадке – это штатная ситуация и удивляться тут нечему. Ну в самом деле, у нас тут ведьмы и отрубленные руки, кого вы хотите удивить искрами с потолка?
На площадку выбежала девушка в белых кроссовках, с планшетом в одной руке и розовой рацией – в другой.
– Тема, блядь, что за пиротехника? Ты, блядь, совсем ебнулся? – сказала она в рацию тонким, нежным голосом.
– Это не я, – ответила рация. – Это, кажись, проводка горит.
– Схуя ли она горит? – спросила девушка. Затем, секунды через три до нее дошло, что имел в виду Тема, она оглядела актеров и световиков. – А вы че замерли все? Звоните пожарным!
И снова голос из Темы из рации:
– Уже звоню.
Искр было все больше, появилось и пламя. Огонь расползался по потолку и стенам.
В центр площадки выбежал какой-то коротышка и предложил нам покинуть территорию. Предложение свое он снабжал такой изобретательной руганью, что, мне кажется, даже белые стены студии покрылись румянцем от стыда и смущения.
Актеры, съемочная группа – мы все потянулись к выходу. Дима-монах пытался сделать селфи с бутафорской рукой на фоне пожара, но получил пинка под зад от матерящегося коротышки и тоже направился к выходу.
– Такое селфи испортил, – ворчал актер.
Из всей съемочной группы озабоченными выглядели только оператор и световики – их оборудование осталось в помещении.
И вот мы стоим там, на улице, почти на проезжей части, актеры, наряженные в ведьм и монахов, оператор, режиссер, звукачи. Куча людей, короче. Из окон здания уже валит какой-то совершенно мультяшный лиловый дым, вдали слышны сирены. И тут дверь снова открывается – и выходит еще одна девушка. В руках у нее – страшная, морщинистая бутафорская голова, и девушка сжимает ее, как младенца. Лицо в саже, на голове – красная бандана, на плече – тяжелая сумка.
– Саша, твою мать! Ты ебнулась совсем, ты ж сгореть могла заживо!
Саша глубоко дышит, смотрит на оператора, отвечает:
– Твоя камера застрахована, а мои инструменты – нет.
Оператору нечем крыть, он молча помогает Саше отойти подальше от горящего здания. Сашу сажают на газон прямо рядом со мной и дают пару влажных салфеток – вытереть сажу с лица.
