Дневник не очень помогал, и я придумала еще более радикальный способ: купила электронные часы и настроила их так, чтобы будильник звонил каждые десять минут. Это сработало: теперь каждый раз, когда я впадала в, эмм, назовем это «транс» или «состояние фуги», часы через десять минут благополучно «будили» меня, возвращали назад, в реальность.
Успех идеи с часами меня по-настоящему воодушевил, я даже гордилась собой, ведь я получила контроль. Во всяком случае, так мне тогда казалось. Белые пятна в памяти больше меня не беспокоили. Хотя, конечно, здесь были и свои сложности – мои постоянно пищащие часы всех ужасно раздражали. Через полтора года, ближе к выпускным экзаменам я, кажется, полностью пришла в себя. У меня было строгое расписание:
7:01 – подъем (не люблю ставить будильник на круглые числа, поэтому всегда добавляю одну минуту),
7:03 – чищу зубы (ровно 180 секунд),
7:06 – зарядка, делаю «планку» и «мельницу»…
Ну и так далее. Чем сильнее я заталкивала свои дни в жесткую сетку графиков и ритуалов, тем легче было терпеть жизнь. Конечно, маму с папой дико раздражали мои новые бзики и особенно мои пищащие каждые десять минут часы, но сильнее всего – истерики, которые я закатывала всякий раз, когда кто-то пытался «сломать» мое расписание.
И еще лицо. Мне не нравилось смотреть на себя в зеркало. Мое лицо – у него все время было какое-то мерзкое виноватое выражение, я ничего не могла с этим поделать. И избегать зеркал тоже не могла – они ведь повсюду. Ты даже не задумываешься, сколько в мире зеркал и зеркальных поверхностей, до тех пор, пока они не начинают раздражать тебя. Единственный способ спрятаться от собственного лица – косметика. Я стала пользоваться ею, но вовсе не для того, чтобы «подчеркнуть красоту», наоборот, хотела замазать, скрыть чувство вины, проступавшее в мимике всякий раз, когда я встречала зеркало. Краситься я особо не умела, а мама, как ты помнишь, ненавидела косметику в принципе, поэтому мне пришлось учиться самой. Да и чего там учиться? Я просто наносила на веки густой слой лиловых теней, рисовала стрелки карандашом и красила губы фиолетовой помадой. Со стороны я выглядела так, словно отчаянно пыталась привлечь к себе внимание, на самом деле все было наоборот: я прятала лицо – настоящее лицо, – и толстые слои косметики отлично справлялись с этой задачей.
И все же даже тот факт, что я буквально за пару месяцев из счастливой девочки превратилась в настоящий пучок неврозов с килограммами мейкапа на физиономии, родителей не особенно тревожил. Мои закидоны они списывали на:
а) переходный возраст,
б) стресс, связанный с подготовкой к выпускным экзаменам и поступлением в университет.
И да, кстати, об университете. В шестнадцать лет я даже и не думала о том, кем хочу быть. Возможно раньше, до Нового года, я и мечтала о будущей профессии, о смысле жизни, то теперь мне было все равно. Нет, я готовилась к выпускным экзаменам и все такое, но на вопрос «Кем ты хочешь быть?» всегда отвечала: «Космонавтом», и отвечала таким тоном, что сразу становилось ясно: разговор окончен.
Я запиралась в комнате и старалась из нее не выходить. Читала «Властелина колец» и один за другим смотрела фильмы из списка IMDB250.
Однажды, уже в мае, ко мне зашла подруга Катя Котова и рассказала, что собирается поступать во ВГИК. Она мечтала стать актрисой, но тут была одна проблема: она ужасно нервничала перед творческим конкурсом и попросила меня съездить с ней, за компанию, в качестве моральной поддержки. Катя всегда мне нравилась, к тому же заняться мне все равно было решительно нечем, поэтому я согласилась, и мы поехали в Москву.
Я, честно говоря, не помню даже, как попала на вступительные испытания. Просто вписала свое имя за компанию, потом зашла в кабинет после Кати, прочитала какое-то стихотворение и вышла.
Через неделю пришли результаты: я прошла дальше, Катя – нет.
* * *
– ВГИК? Не знал, что ты хотела стать актрисой.
– А я и не хотела. Просто Катю поехала поддержать.
Папс вскинул бровь:
– И тебя взяли, а ее нет?
– Ну, чисто технически меня еще никуда не взяли, я просто прошла то, что они там называют «творческий конкурс», или типа того.
– Понятно. И что ты бутешь телать тальше?
– Сдам русский и литературу, а там посмотрим.
Я поступила во ВГИК с одной целью: свалить из дома. Выбила себе место в общаге, собрала вещи и умотала. В день отъезда мама рыдала так, словно я отправлялась на фронт. Знаешь, она была ужасно некрасива, когда плакала; и это странно, учитывая то, как сильно ей в целом повезло с внешностью; но вот трагедия не красила ее, наоборот, лицо ее морщилось, как, прости-господи, у шарпея, как подушечки пальцев после ванной. Противно смотреть.
– Мам, я буду жить в общаге, это в трех часах езды отсюда. Чего ты ревешь-то?
Я знала, что их с папсом брак трещит по швам и что мама расстроена не столько моим отъездом, сколько тем, что я оставляю ее здесь одну, наедине с проблемами. Папс как раз в то время перешел на какую-то свою новую супер-дупер-уберработу в Москве, в какой-то компьютерной компании, я не особо интересовалась, а он не торопился объяснять. И, в общем, поступил в своем стиле – собрал вещи и свалил.
Но мне, честно говоря, было все равно – мне бы свои осколки собрать и склеить. Я ведь действительно надеялась, что кардинальная смена обстановки и окружения поможет мне, снизит давление в моем переполненном неотмщенными обидами мозгу.
Но нет.
Со своей первой соседкой по комнате, Наташей – огромные голубые глаза, светлые волосы, ну, вылитая Брижит Бардо – я разругалась уже через месяц. Мы изначально очень плохо уживались: она легкомысленная, мечтательная авантюристка, такая, знаешь, попрыгунья-стрекоза, и эти ее дурацкие браслеты на руке, штук двадцать, а в ушах огромные серьги-кольца… Полный комплект, короче. Только волосы в черный покрасить, мушку под глазом нарисовать – и можно идти на улицу, предсказывать будущее и просить «позолотить ручку». Вот, знаешь, прям такой человек, ничем ее не пронять, ничто не сможет испортить ей настроение.
Нет горячей воды? А я не люблю мыться.
Тараканы ползают по стенам? Зато обои красивые.
Подхватила простуду? Зато теперь занятия прогуляю, тоже хорошо.
Этот ее граничащий со слабоумием оптимизм, ее жажда жизни – все это иногда просто выводило меня из себя.
Вот так мы и жили, как два персонажа из плохого ситкома: веселая блондинка и хмурая брюнетка, запертые в одной комнате. И если бы это действительно было кино, то где-нибудь ближе к концу второго акта мы бы подружились и многому научили друг друга: она бы научила меня прокрашивать корни волос, делать завивку и носить яркие вещи, а я бы, ну не знаю, дала бы ей почитать Сартра, наверно. Какие там еще бывают сериальные, прости-господи, клише? Но в жизни все закончилось довольно быстро и неприятно.
