* * *
К девяти вечера приехал мамин старший брат Игорь с семьей. Все собрались на пороге, шумно поздравляли друг друга, а я сидела на подоконнике и с нетерпением ждала, когда уже наступит Новый год и взрослые отбарабанят все свои скучные ритуалы, напьются и, наконец, отпустят меня на улицу, к Роме.
За десять минут до полуночи мы сели за праздничный стол, и мама взяла пульт от телевизора, чтобы включить новогоднее поздравление президента Боткина.
И началось…
Дядя Женя отпустил какую-то едкую шутку, вскользь назвав президента «желтоглазым». Дядя Игорь тут же хлопнул ладонью по столу – тарелки и бокалы звякнули.
– Женя, даже не начинай, – сказал он.
– А что? У него ведь правда желтые глаза. Сам посмотри. По-моему, это странно, нет?
– Это все телевизор. Палитра не настроена. – Папа пытался сгладить ситуацию.
– Нет-нет, у него везде такие глаза. Я проверял, – не унимался дядя Женя. – Как у саламандры прям.
Спор из-за глаз президента постепенно превратился в грызню, а потом – в полноценный диванно-военный конфликт, с переходом на личности и ковровой бомбардировкой оскорблениями. Дядя Игорь требовал «уважать национального лидера», дядя Женя ухмылялся и говорил, мол, уважение может быть между людьми и людьми, а между людьми и саламандрами уважения быть не может. В ответ дядя Игорь кричал и презрительно тыкал вилкой (с нанизанным на нее ломтиком малосольного огурца) в сторону дяди Жени и, кажется, готов был уже броситься в бой, но тут вмешалась тетя Таня. Она схватила дядю Игоря за ухо – как провинившегося мальчишку – и он даже заскулил от боли, так тонко, так комично, что вся его воинственность тут же куда-то испарилась. Дядя Женя захохотал, но тут же получил подзатыльник от мамы.
– Ну-ка вон из-за стола!
– Но…
– Вон, я сказала. Придурки.
* * *
В конце концов, это позорище закончилось, и мне разрешили сходить на центральную площадь, посмотреть салют.
Пьяный народ шумел на улице. Все деревья в округе обмотаны паутиной гирлянд. Площадь наполнена музыкой, людьми и смехом. В центре – каток, можно взять коньки напрокат. И тут же, совсем рядом, не отходя от кассы, автомат с попкорном (не знаю, зачем он здесь; попкорн ведь не самое новогоднее лакомство). И там я увидела Рому: он стоял, облокотившись на борт, и со скучающим видом наблюдал за людьми-конькобежцами. Антон, его неизменный напарник-оруженосец, стоял рядом, нахохлившись, как пингвин, лицо его было почти полностью скрыто голубым шарфом, на голове – смешная голубая шапка с белым помпоном, руки он держал в карманах и постоянно переступал с ноги на ногу, стараясь согреться.
Как странно, что я все это помню, да? Все эти детали, шапку, руки в карманах – никогда бы не подумала, что вспомню.
Я подошла, и Рома заметил меня. Он вроде бы обрадовался мне, но как-то не очень сильно.
– Вечеринку у меня дома пришлось отменить, – сказал он. – Родители никуда не уехали. Батя заболел.
– Что-то серьезное?
Он отмахнулся.
– Какой там! Простуда. Лучше б серьезное, ей-богу, тогда б его в больницу забрали и хата была бы свободна.
Я тоже была разочарована, но он схватил меня за плечи и прижал к себе – очень сильно.
– Мммм, как вкусно ты пахнешь. Что это?
– Духи. Тетя подарила. «Кензо». Нравится?
Он взял меня за руку и потянул сквозь толпу.
– Идем.
– Куда?
– У меня есть для тебя сюрприз.
Мы шли по ночной улице. Смех, гул толпы и песни с площади были все дальше. Мелкий снег кружился в желтом свете фонарей. Свет в окнах почти не горел, все жители собрались на площади, и оттого улицы казались особенно темными, ночь сгущалась вокруг нас.
– Любишь фейерверки? – спросил Рома. Он шагал так быстро, что мне приходилось почти бежать за ним.
– Эмм, ну да!
– Я подготовил для тебя кое-что! Тебе точно понравится!
Мы вышли на проселочную дорогу. Колея была неровная, разбитая, ямы засыпаны щебнем. Промерзший щебень скрипел под ногами. Воздух чистый и ледяной, словно стерилизованный. Я не взяла перчатки, и руки мерзли.
– Куда мы идем?
– К гаражам. Антоха вчера купил лучшие фейерверки на рынке, спрятал их там, в гараже у бати.
И только тут я заметила, что Антон идет с нами.
– Мне холодно, я пальцев не чувствую.
– А? А, на, вот, возьми. – Он снял варежки и протянул мне. Затем достал из кармана фляжку, отвинтил крышку. – Вот, согрейся. Давай-давай, праздник же, чо ты.
Я сделала глоток, слишком большой – коньяк потек по пищеводу, как раскаленный свинец, я закашлялась.
Рома засмеялся.
– Эй, да ладно, тебе же понравилось. Сейчас привыкнешь. Чувствуешь тепло? – Он похлопал меня по спине. Потом достал из кармана фонарик и подсветил свое лицо снизу так, словно собирался рассказывать страшную историю.
– Вы все умре-е-ете, – хриплым замогильным голосом произнес он.
– Не смешно, – сказала я.
Мы шли через поле. Ночь была беззвездная и нависала очень низко (протяни руку – и коснешься), тут и там на горизонте цветочными калейдоскопами взрывались фейерверки, и заснеженный пейзаж на мгновение озарялся то голубым, то белым, то лиловым.
Слева в поле показался черный силуэт – водонапорная башня. Ракета, готовая к запуску. Рома махнул фонариком, мы свернули с дороги. Наст отливал перламутром и трещал под ногами – звук, похожий на тот, который раздается в голове, когда ешь кукурузные хлопья: «Хрррр-ум, хрррум». Было безветренно, воздух словно застыл; застыл настолько, что стало трудно дышать.
Наконец впереди показались гаражи, а чуть правее – дом сторожа.
– Эй, там свет горит, – сказал Антон.
Мы все остановились. В доме действительно горело одно окно, на первом этаже.
– Твою мать, – сказал Рома.
Его черная шапка съехала набок, в свете луны она лоснилась, как мокрая волчья шерсть. Он выключил фонарик.
Мы молча переглядывались, ожидая новой команды.
– Может, пойдем назад? – сказала я.
– Не-не, ты чего! – Рома как будто обиделся. – Я сейчас все решу. Я думал, ты хочешь побыть со мной, а ты…
– Ну ладно, прости. Просто мне холодно.
Я смотрела ему вслед – черная фигура появлялась в поле зрения каждый раз, когда ночь озаряли салюты, и снова растворялась в густой, промерзшей тьме, когда небо гасло.
– Мы замерзнем здесь насмерть. Я пальцев ног не чувствую, – сказала я и засмеялась.
Антон не ответил. Он достал из кармана карамельку и протянул мне, я отказалась, тогда он развернул ее, бросил в рот, затем аккуратно сложил фантик и убрал в нагрудный карман.
