Она закрыла рот ладонью, то ли зевнула, то ли была тронута, я не мог разобрать. Но что-то изменилось в ее лице – я знал, что смог достучаться до нее.
– Я имею в виду, почему ты говоришь, что ничего не доводила до конца? Ты ведь довела до конца историю про Графта и его обретенное сердце, правильно? У этой сказки идеальный конец.
Она шмыгнула носом, готовая заплакать.
– Я и не думала, что ты помнишь об этом. Ты ведь был совсем маленький.
– Ты шутишь? Я все детство мечтал, что мое сердце будет светиться, как стоваттная лампочка!
* * *
– Ай-ай-ай-ай, бо-о-ольно!
Аня держала Грека за ухо, он корчился от боли и словно висел на ее руке, пытаясь освободиться.
– Так и знала! Ты опять что-то натворил! Петро. – Она строго посмотрела на меня, продолжая выкручивать брату ухо. Наблюдать за этим было ужасно неловко. – Что вы сделали? Говори.
Я сглотнул.
– Ничего.
– Ничего? А зачем тогда вы оставили это письмо в нашем почтовом ящике?
Она бросила в меня комком бумаги – не мне, а именно в меня.
– Я не думал, что ты так рано заглянешь туда, – прошипел Грек. Он все еще пытался освободить свое ухо.
Я поднял листок и прочитал: «Если я не вернусь домой, во всем виноват Косарь». Я испытал приступ настоящего испанского стыда (это когда тебе стыдно за кого-то другого, мне мама об этом рассказывала). Грек сказал, что у него есть план – но не упомянул, насколько это тупой план. Оставить предсмертную записку? Тоже мне план.
Анна слушала меня спокойно, даже слишком спокойно, и, когда я рассказал, как мы проникли в дом Косаря, она не разозлилась, наоборот, она выглядела усталой и разочарованной.
– Саша, твою ж мать, – тихо сказала она. – Почему ж ты такой дуралей?
Он ничего не ответил, прижимал ладонь к больному уху, словно боялся, что оно отвалится.
* * *
Мы подходили к дому Косаря. Ночью прошел дождь, дорога раскисла и хлюпала черной жижей под ногами. Дорожная колея была полна воды (в ней купались воробьи), нам приходилось идти по обочине.
В этот раз нам даже не пришлось стучать – дверь распахнулась, стоило нам ступить на порог.
– Ой, у нас еще одна гостья. – Старик улыбнулся Ане.
Она начала было извиняться за нас, но Косарь успокоил ее и пригласил нас всех в дом.
– Заходите. – Он улыбнулся как-то слишком дружелюбно, и я почувствовал, как мой желудок завязался в узел. – Только обувь оставьте за порогом.
Мы разулись и вошли.
– Что с твоим ухом? – спросил Косарь.
– Аллергия, – буркнул Грек. Похоже, этот аргумент он заготовил заранее.
Я старательно имитировал спокойствие и всеми силами подавлял внутренний голос: «Это ловушка! Беги!»
Но дверь захлопнулась за нами, было поздно. Внутри все так же пахло морковным салатом с грецкими орехами и еще чем-то – как будто марлей или спиртом. Как в операционной. Я живо представил себе пыточную в подвале у Косаря, все эти скальпели, ланцеты и иголки, которые он будет загонять нам под ногти.
– Мы принесли торт, – сказал Грек.
– Отлично, я как раз заварил чай. Имбирный, с кусочками фруктов.
«Так вот что это за запах? Имбирь», – подумал я.
Он, как и в прошлый раз, был облачен в серо-зеленый халат. На ногах – старые зеленые затрепанные тапочки с заостренными, загнутыми вверх носками. Вместе с седой бородой все это делало его похожим на джинна из сказки. Я даже невольно стал озираться в поисках бутылки или лампы, из которой он вылез.
Мы с Греком сели на продавленный диван. Аня села рядом со мной, сквозь одежду я чувствовал ее теплое бедро.
Косарь разлил чай по чашкам и сел в кресло напротив нас.
Повисла пауза, где-то вдали летел кукурузник. Мы молча переглядывались, как соучастники на очной ставке, играли в молчанку, словно дожидаясь, когда же оппонент даст слабину и заговорит первым. У нас был только один вопрос: как много он знает? И я уверен, старик разглядывал нас и по лицам пытался понять, какая часть правды известна нам.
– Что ж, давайте начну я, – наконец проговорил он. – Все-таки это я вас пригласил. Только сразу предупреждаю: я не собираюсь вас ни в чем обвинять или угрожать вам. Все очень просто. Я знаю, что вы залезли ко мне в дом.
Я с трудом подавлял дрожь в колене.
– Вы изрядно наследили там, в туалете. На сливном бачке и в коридоре – следы ваших ботинок. И да, сначала я был очень зол и хотел найти вас и оторвать вам головы или чего похуже.
Мое лицо горело от стыда, я смотрел в пол, потому что боялся, что если взгляну на старика, то рассыплюсь на осколки, как витрина, в которую швырнули булыжник. Если бы он орал на нас, или пытался нас побить, или вызвал полицию, это не было бы и вполовину так унизительно. Каким-то образом его тихая, спокойная речь, его слова о том, что он прощает нас, – все это делало наш поступок еще более подлым и неприличным.
Грек убрал руку от уха. Ухо было пурпурное, как орден за храбрость.
– Но потом я успокоился, осмотрел свои вещи и понял, что ничего не сломано и не украдено. Потом я вспомнил наш разговор и то, как меня восхитила ваша осведомленность. В свои тринадцать лет вы умудрились узнать об истории строительства ирригационных систем больше, чем многие студенты-инженеры, и уж тем более больше, чем все жители Рассвета, вместе взятые. Вы не стесняйтесь, пейте чай. Остынет же.
Он взял чашку, отхлебнул из нее, почмокал губами. Несколько янтарных капель повисли на его белой бороде.
– И потом я сказал себе: «Эй, эти парни не просто шпана. Они ведь искали что-то конкретное». И я вспомнил себя в вашем возрасте. Я ведь тоже делал много глупостей в детстве. И я сказал себе: «Эй, я тоже должен поговорить с этими пацанами, вправить им мозги». И вот что я вам скажу, ребята: даже самые благие намерения не дают вам права влезать в чужой дом. Это преступление. Уголовное. Вы это понимаете?
Приступ стыда, смешанного с паникой, постепенно проходил, я уже даже мог смотреть на Косаря. Ухо Грека сменило цвет – стало красным, как сигнал светофора.
– Да, – сказал я за нас обоих.
– Я долго жил, долго и странно, и я точно могу вам сказать, что самый ценный навык в жизни любого человека – это умение правильно формулировать вопросы. Этот навык – ключ от всех дверей. Я полагаю, вы влезли в мой дом потому, что вам казалось, будто я скрываю что-то от вас.
– А вы не скрываете?
Грек смотрел на него исподлобья. Взгляд у него был обиженный и озлобленный, как у ребенка, наказанного за проступок, который он не совершал.
Старик снисходительно посмотрел на Грека, взял чашку.
– Молодой человек, у каждого есть – как это говорят? – скелеты в клозете. – Он отпил чаю и снова почмокал губами (и, честно говоря, это его чмоканье ужасно раздражало). – И у меня они тоже есть. Но мы ведь не говорим о совсем личных вещах, вас интересует история Рассвета, верно?
