Нашедшийся нож был действительно огромным. Женя на крышке от ванночки некоторое время очень основательно резал сало и луковицу. Матвей остановился у обочины и сидел в полной недвижности, учитывая медлительность Жени и словно добавляя еще слой капитальности.
– Давай, Сергей, за знакомство! – Женя не спеша закусил: – Бери помидоры, Полина солила. А я ро́стил, хе-хе, – вот погоди, – завел он без перехода, словно не отпускавшая мысль сидела в нем полубрусиной и он не мог ее бросить, ценя, как нечто большое, габаритное, требующее определения по месту, не зря ж тащили – Ты первый завоешь, пройдет лет десять – в тайге одни староверы будут.
– Ну значит, им нужней тайга! – сказал Слава.
– Да ладно, Вячеслав, – так же железно, угловато продолжал Женя, будто рельсину укладывал, – у тебя сколь детворы?
– Двое.
– Во. Двое. А у них по пять, а то и по десять. И каждому ись на-а. Я грю, через десять лет вся тайга под ними будет. Хрен че живое пробежит.
– Женя, послушай… – увещевал Слава.
– Не пе-ре-бивай… – невозмутимо отвечал Женя. – Я жил с ними. Все гребут. С корнем. Я как-то на пароходе ехал в Каргино, там подъезжает один, бородища, сам в чем душа держится, а на лодке от такой дурак стоит! – он показал руками огромный мотор. – Откуда? Да рыбу че́рпает, ясен хрен!
– «Дурак»… – опять засмеялся Слава, и дело было даже не в «дураке», а в том, что Женя очень смешно и сочно произносил нравящиеся ему слова.
– Евгений Степанович, – говорил Слава, немножко в себя улыбаясь, с уважением и с терпеливой интонацией, – ну что староверы? У них же уклад, главное, сохранить. А остальное как скть… прилагается… – Слава говорил быстро, чуть заикаясь, словно слова то копились запрудкой, то прорывались. Видно было, что он очень уважает этих мужиков.
Из разговора я понял, что мы едем к некоему Нефеду за Мотиной телегой. В багажнике погромыхивали железяки. Машина ехала, трясясь на ухабах и все то хватались за ручки, то отпускались и колыхались во все стороны, как ботва. Наконец подъехали, вышли. Володя оказался самым рослым, широкоплечим и зобатым, как голубь: выгнутые длинные ноги, широкие плечи, и к ним подтянуты и выпуклая грудь и даже небольшой живот.
На меня как бетонная плита навалилась: на телеге удручающим монолитом, каменным пластом лежал штабель бруса. На двери висел здоровенный замок.
– Ць, вот тебе и Нефед, – пожал плечами Слава. – Че ж он не разгрузил-то?
Все остальные молчали. Казалось, чем сильнее, крепче и старательней молчал каждый, тем неумолимей приближался выход. У соседнего дома стояла телега. Подошли, постучали, вышел мужик – очень белесый, с копной светлых волос. Брови, выжженные солнцем, выцветшим белесым домиком, глаза в рыжих веснушках, узко сидящие:
– Здорово, мужики. За телегой?
– Здорово, Рыжий! Где тот?
– Х-хе, уехал. Услыхал, что в островах нельма прет, и уехал с Ванькой. Как ужаленный. Завтра только будет. А Лида в городе. Вон, если че, мою телегу возьмите. Вам ненадолго?
Пошли смотреть его телегу, оказалось, что серьга намного больше и не налезет на фаркоп.
– Может, веревкой подвяжем? – промямлил я, не ожидая, что будет так тошно от собственного голоса.
На мои слова никто даже не обратил внимания. Только Слава сделал скидку:
– Да ну, несерьезно.
«Ну раз так – фиг с ней, с этой лодкой, завтра вывезем». Едва я так подумал, как Володя резанул:
– Че, парни, чухаться? Пошли скидаем этот брус по-быстрому. Пошел он в пень…
– Ды-кэшно, – пробросил под нос Мотя.
До чего же не хотелось впрягаться в эту разгрузку бруса! Будто что-то дорогое, с тонкой заботой настроенное могло сорваться, смяться во мне. Я понимал, что это очень плохо, но только костенел в обиде на обстояние. Ведь сидел дома, планировал столько сделать, почитать наконец… И закипело раздражение на мужиков: что за нечеткость, стихийность, разве можно так организовывать работу? И кто-то серый внутри эту «нечеткость» стал перетаскивать уже на всю страну и занудил: «Да нет, так не пойдет, конечно». А бытовое паникерство подпело: еще и печка топится! А если уголек вывалится?
Я пролепетал, что, может, «ладно», «потом вывезем», намекая что, мол, из-за меня сыр-бор, из-за моей лодки, так что мне решать. Володя равнодушно ответил:
– Дак Мотьке все равно телегу забирать.
– Держи, – сунул мне верхонки Женя.
Я боялся показаться неловким, неумелым, уронить себе на ногу брус. Но слишком рано озаботился. Оказалось, надо лежки подложить. Еще не легче.
– Че он перекидывать, что ль, будет? – И Володя быстро выворотил из какой-то кучи два сизых бревешка. Едва я успокоился, выяснилось, что и прокладки нужны. Угнетало, что все действительно нужно и правильно, а мне не легче. Володя отошел в ограду к Нефеду и припер пружинящие прогибающиеся обрезки досок. Начали разгружать, и пришло облегчение, особенно, когда разогрелся и вошел в размах. Все действительно выеденного яйца не стоило.
– Еще нам должен будет, – хохотнул Володя, – сам бы хрен так сло́жил, хе-хе…
Я облегченно снял верхонки, зачем-то сказав:
– Женя, куда поло́жить?
Было ясно, что коротко не управимся, тем более Верхний Взвоз на Грузовом причале и ехать надо «в окружку», через весь поселок, потом обратно к моему дому, по берегу, а потом так же назад. Все это я мелочно просчитывал. «Ладно, хоть разгрузили», – подумал я облегченно и вдруг заметил, что мужики как-то странно стоят вокруг водилины, коротко обмениваясь словами, среди которых вырвалось Славино: «от… конь…» и Женино: «это с какой силой пятить надо». Мотя просто вскользь матюгнулся. Оказалось, что Нефед этот, сдавая назад, заломил прицеп и погнул одну из трубок водилины.
– Да, может, ничего? – с надеждой спросил я.
– Хрен ли «ниче» – вон трещина, – грубо ткнув пальцем, бросил Володя.
– Конечно, так не делается, – сказал Слава.
– Варить надо, хрен ли, – цеднул Мотя и хлестко сплюнул.
Опять все сгрудились в совещательном недоумении, а Володя, бросив: «Выправляйте пока!», быстро отошел. Через несколько минут они притащили с Рыжим сварочник, щиток, пачку электродов и бобину с проводом. Встал вопрос: куда цепляться. Пока Женя ломиком выправлял трубу, Володя подцепился к Нефедовской бане, откуда раздался отчаянный лай:
– Кобель злюч-чий такой у него! По зверю, наверно, идет, – вернувшись, сказал Володя весело, и было непонятно, в шутку или нет. Делал он все с улыбкой и будто проводя занятие, а остальные подчинялись и выполняли, но не теряя достоинства, а одобряя. Мотя присутствовал, как почва.
Оказалось, что Слава работал на алюминиевом заводе сварщиком, и Володя предложил ему:
– Ну че, Михалыч, покажешь мастер-класс?
