Сережа влил в него водки и все растирал шерстяной рукавицей. Тот начал оживать, но был таким же ледяным и так же трясся. Видя, что водка не берет, Сережа заставил Мотю выпить стопку чистого спирта, которую тот принял, не заметив и не поперхнувшись: засевшая внутри стынь поглотила жгучую жидкость, не заметив. И снова тер и тер. На третьей стопке спирта Мотя как-то по-жизненному отозвался, потом вдруг попытался приподняться, но лег опять. Потом все-таки сел. Сережа напялил на него шерстяной свитер и штаны.
Прибежала Агашка, принесла одежду. Мотина глаза чуть заблестели, расклеились, он огляделся, приподнялся на локте:
– Я где? Я у тебя, Серег? – Скрипуче прокряхтел: – О-о-о…
– Ну как, согрелся?
– О-о-о… – Он увидел Агашу, и что-то в нем стало происходить: – Доча, ты? – говорил он низко. – Ты здесь? Хорошо. А я, Серег… Я в рубашке… В рубашке родился, Серьга… Эта она. Доча… Она спасла… Я же дурак, дурак… Я в воду за лодкой, а там ково… Не видать нич-чо… я гребу, а она ни на грамм, потом вобщэ закрутился, вобщэ ничего не вижу, где берег, где че… Она как закричит: «Папа, не умирай!» О-о-о, Серега… Доча… Если б не доча…
– Да конечно, в такую даль бежала! – рвалось из Сережи. Снова и снова он представлял, как она бежала, а в ушах крик отца, уносимого течением. Казалось, этого невозможно вынести, и оно чудовищно не вязалось с Агашкой, такой веселой и всегда улыбающейся.
– Да ково бежала… Бежала… Не то… Не то! – Возмущение непонятливостью пробилось сквозь дрожь. Голос тоже еще только отходил и его ломало, вело: – Ты понять не можешь! Я плыву, а лодку отбивает, все, уже сил – все. А-а, думаю, да хрен с ним… И такая, как… сказать-то… апат-тия напала…
Инородные слово, еще и произнесенное по-сибирски, «апат-тия», будто переродилось, тоже прошло закалкой стыни, подчеркнуло дикость произошедшего.
– Аппат-тия такая поймала, что я, как это… как сказать-то… ну… Ну? – Он затряс рукой, требуя помощи… – Ну как это? Ну будто… – Слова тоже настолько перестыли и отсырели, что еле шевелились, не подбираясь. «Апат-тия» не давало ответа, раздражала чужеродностью, сердила, а он не мог подобрать замену: – Ну! Ну, я будто… Что? – Он помогал рукой.
– Сдался!
– О – «сдался»! Молодец! Серег, молодец. «Сдался»! – обрадованно вскрикнул Мотя и ухватился за это слово, как за лодку. – Я сдался… Да пропади оно все… Какая хрен-разница… А как вспомнил: «Папа, не умирай!» Как вспомнил! И ср-р-разу ка-ак даст! Думаю, врешь! Вр-решь! Не на того напали! Мотьку не взять! О-о-о, че ж холодно-то так!.. Окол-лел… А я – все, Серег – все, смирился… Хрен думаю с ним, одним дураком меньше… А как дочу вспомнил… Ее… вспомнил… э-э-э… – Он замотал головой. – А ты говоришь – бежала… Бежала-то понятно… Я-то не про то…
Мотя сжался, сморщился лицом… Но слезы, видать, тоже застыли и не текли. Он сбросил покрывало. Сел, скрестив ноги, разваля колени.
– Серег, курить есть?
– Папа, вот в куртке. – Агаша достала и протянула пачку.
Матвей сел, закурил. Руки еще тряслись, пальцы не слушались. Он уронил сигарету и прожег покрывало.
– От… елки!..
Какая-то механическая часть Сережи, отвечающая за матчасть, вскипела досадой за вещь, но он, пришикнув на нее, сказал спокойно:
– Да ладно.
– Серег, я сегодня второй раз родился. – Слова эти, на бумаге такие обычные, в его устах, с его своеобразным, здешним выговором, интонациями и тоном представляли собой нечто совсем особое, такое же природное, заповедное, дикое, как и все остальное. – Прикинь, Серег… Я поплыл и догнать не могу… А как понял, что не могу… смотрю – мне уже что до берега, что до лодки… я уже думал, все, уже все. А я уж на середине Рыбной… А с нее самое течение… Еще же дожди шли… Я днем-то видел, вода аж горкой на середке… Все, думаю. А и хрен с ним… В общем, уже… – Он снова просил Иваныча подобрать слово:
– Сдался.
– Сдался! А как вспомню дочу: «Папа, не умирай!»
Мотя согревался, отвоевывал обратно свое тепло, и ледяная короста, панцирь отступали. Он уже вернулся в свою рубашку, у него ничего не ломило, не болело. Он сидел с ногами, опершись на локти. Лицо ожило. Только веки были опухшими и подсохлыми одновременно. Живо поблескивая глазами, он вдруг взял пустую стопку и протянул Сереже:
– А я ведь первый раз у тебя… в гостях… Наливай! Серег! У меня день рожденья сегодня! Серег! Ничего, что я у тебя тут? Доча, иди ко мне… У меня день рождения сегодня! От дурр-р-рак! От дурр-р-рак же пьяный… Везет дуракам да пьяницам… Серег, а ты меня донес! Доне-е-ес… Х-хе… Дай Бог! Дай бог здоровья! Слушай, дай я тебя обниму… Серьга… М-м-м…
Он сгреб Сереже голову, очень сильно, тисочно, как струбциной, и поцеловал куда пришлось, куда-то в верх уха. Сережа почувствовал как и в нем дрогнуло что-то, и только отрывисто крякнул. Агаша не сдвинулась и так же сидела, неподвижно и сухо блестя глазами.
Чокнулись.
– Папа! – крикнула Агаша. Мотя махнул рукой.
– Ты хоть закуси!
Но тот мотал головой: закусывать было нечего – спирт-чистоган будто на молекулы растаскивался выстывшим нутром еще в пищеводе. Мотя все не мог поверить в случившееся, надивиться и все гонял по кругу случившееся. Он еще несколько раз полностью повторил рассказанное, каждый раз будто забывая и начиная снова, на слой приближаясь к сути события, словно просыпался, и все предыдущее оказывалось заспанным.
– Серге, а ведь если бы не она, – он указал на Агашку, – я бы там уже был… Уже бы у налимов… хе-хе… Еще Дон Карлос этот попался… Ведь не хотел же… Ой дуропляс ты, Мотька…
– Ты, может, чего перекусишь?
– Да нну, ково! – Мотя все больше оживлялся. – Доча, ты иди, иди домой… А мы с Серегой тут… О-о-о, если б не ты, Серег, ты меня спас, Серег… м-м-м, – он схватил Сергея за руку, затряс… – Серега!
– Да это Тема спас. Я-то че? Как же они нашли тебя?
– Сам не знаю… Я гребу, уже плюхаюсь, и уже все… Каюк… Сначала-то водка грела еще, а потом выходить-то стала… Все… И куда грести – не видать… Так барахтаюсь… Оно с воды-то по-другому, не видать добром, волна еще… И тут слышу – как вроде мотор… Сначала еле-еле, а потом точно. Гремит. Думаю, «ищут!». Если ищут – орать буду… Слышу, заглох, я как зареву
[26]. Ну а потом… потом… уже и не помню… Наливай, Сергей!
Агаша продолжала тихо и напряженно смотреть на отца, сидя странной образцовой посадкой – руки ладонями вниз на коленях – правая на правом, левая на левом.
– Агаш, наверно, надо батю это… в расположенье части… ты давай его… – Сережа глазами показал, что надо брать дело в свои руки.
– Папа, ты согрелся, все. Домой пошли, ну па-па-а… – говорила она, дергая его за рукав. – Мама там…
– Да обожди ты… Когда мы еще с Серегой так посидим? А между прочим, Серег, я же у тебя первый раз… в гостях! – и он махнул рукой от смеха и затряс головой. – В «гостях»… Че попало… Вытащили меня, как щенчишку… Не ты бы с Темкой, я бы там уже был… А че, Серег, давай загудим! Иди оно все в пень! А? Наливай! – Он уже протянул рюмку.
