Потрясают картины из старой бересты, наросшей на месте снятого пласта. Вид вроде бы неопрятный у бересты с березы, залечившей рану… Но будучи забранным в рамку, такая береста открывается небывалым образом, таинственными очертаниями, в которые пытливое сердце откроет целые миры. Это сродни морозным рисункам на зимнем окне.
– Это ты придумал?
– Ну нет. Вообще, это для тех, кто видит. Хотя это уже не традиция. Это современное…
– Ну а кто придумал-то?
– Художники. Это как туес белой стороной наружу. Крестьянин так не делал – пачкает белым. А художники могут.
– Как ты все успеваешь?
– А я лентяй… Никуда не тороплюсь и все успеваю.
– Михалыч, ну… расскажи еще.
– Меня Господь сподобил познать мир через уважение к мастерам. Была последняя выставка при Союзе. Восемьдесят седьмой год. Выставка мастеров-народников с пятнадцати республик. На ВДНХ. Монреальский павильон. Все его этажи были заполнены прикладниками народного рукоделия со всех республик. А мы только-только с Валеркой (другом Михайлова. – М.Т.) начали становиться звездами в бересте. Ой, как нас Москва принимала! Одна выставка за другой. Газеты печатают: «Советская культура», «Известия»… Фотографии. Мы только начали души разворачивать – и вдруг бах – эта выставка. И мы по ней пошли… А мы сидели 10 дней работы фестиваля… по очереди ходили… один сидит, рассказывает о нашей экспозиции… другой ходит смотрит… Иду по коридорам… и работы-работы-работы!. Кузнецы, чеканщики. Седла… стремена… керамика… кожа…Таджики… эстонцы… резьба по дереву… все-все-все. И я себя поймал на ощущении, что я не иду: а лечу! Так наискосок… до того впечатлен был народным искусством! А народное – это же самое настоящее, это от сердца. И я почувствовал, что набекрень – показывает с силой рукой, – набекрень вот так лечу, и аж испугался… И я сказал – оп, Юра, стоп. Не такая уж ты и звезда. Есть и посильнее. И покрепче тебя. Посмотри, их сколько – им несть числа… И я вот это понял, и успокоился, и меня никто не может укорить, что я такой чванливый, нос задрал. Я сел и притих.
Опять же возвращаясь к пословицам и поговоркам (их нужно преподавать в школах!) – не в свои сани не садись, каждый сверчок знай свой шесток. И я свой шесток знаю. Но и отвечаю на него. И если мне искусствовед предъявит критику, мол, у вас здесь не так что-то, я смогу ему ответить – да, у меня здесь не так, а вот так, потому-то и потому-то. И я это сделал сознательно. Хм…
– Про казачье расскажи.
– Вообще я родился в Мариинске, а работал в Красноярске… А «Тихий Дон» был настольной книгой и до сих пор моя любимая книга. Я стал рисовать казаков, стал изучать анатомию лошадей, изучать оружие… то есть научился грамотно и профессионально рисовать казаков… Если что-то изображаешь, нужно изображать честно, без всяких субъективных вещей, придуманных. Например, если казаки носили винтовку на правое плечо стволом, то это только казаки. Все остальные – охотники-кавалеристы – на левое… И казаков всегда можно было узнать по силуэту. На фоне вечернего неба выскочил всадник. Темно, не видно ничего, ни погон, ни лампасов, но винтовка – на правом плече. Это казак. А корней у меня нет казацких! Мама моя из-под Смоленска, отец – сибиряк, из чалдонов…
– У нас на Енисее не говорят «чалдоны»…
– Ну вообще чалдонами называют русских, давно живущих в Сибири, уже потерявших корни где-то тут…
– Вроде нас, что ль?
– Навроде.
Михалыч усмехнулся. Задумался. Потом заговорил негромко:
– Знаешь, Мишка, у меня с определенного времени появилось стойкое ощущение, что я все знаю в мире. Это не гордыня. Это ощущение, что я это все когда-то прожил… Я не перестал удивляться рисунку ребенка, цветку, шмелю… Но я перестал удивляться: «Как? Этого не может быть!» Нет… Мне скажут: «Тарелка летит». А я: «Может, и летит». Стал маленько меланхолично-спокойный, со стороны гляжу: и всему дивлюсь, но и готов ко всему. Такой порядок в сердце…
Может, это и суть моя. Как в той песне про Мариинск. «В этом городе мне жить нра-а-авится» (песня, которую Михалыч сочинил). Это суть моя, отношение к Родине. Меня звали… – махнул куда-то вдаль на запад рукой, – обещали четырехкомнатную квартиру и прочее, серьезное предложение было. Но я никуда не хочу уезжать. И меня печалит очень, когда дети называют этот город унылым болотом и хотят «хотя бы в Кемерово», а лучше в Новосибирск. А лучше в Москву или даже за границу. А мой друг, режиссер нашего театра «Желтое окошко», который тоже маленький, камерный… и очень сильный… Петька… Привез с Питера Гран-при, «Золотой Арлекин». Обошел театры Олега Табакова и других. И второй раз – чпок! И его в сторонку отозвали и сказали: «Петь, ты это… давай, мы тебе дадим первую премию, а то если опять Гран-при, то нас никто не поймет уже…» Он сказал: «Давайте».
Болото, это когда у вас в сердцах болото. Тогда вам любой город: и Чикаго, и Лондон, и Москва – будет болотом. А если сердце у вас горячее и трепетное, тогда любое болото для вас будет родиной – милой, доброй и щедрой. Лучше не скажешь. И я ребятишкам хочу показать не какой я талантливый, а как можно интересно жить на свете – в маленьком городке. Можно знать о казачестве, о природе, о животных, о скульптуре, знать, как называются разные горшки-вазы… Обо всем знать. В одном городе жить, а весь мир в кармане. И что миров вокруг – сотни! Вы не думайте, что телевизор – это ваш мир, или вот кухня с кашей. Нет. Есть мир жуков-бабочек. Мир палеонтологии, искусства, поэзии, музыки… море всего! Ты в этот мир окунайся! Ты положил лист бумаги перед собой и все, погружайся. И они уходят с горящими глазами и удивленные, что, оказывается, можно в Мариинске так интересно жить!
Столько еще хочется сказать про Михайлова! Какую уйму проектов он предлагал городу и области. Как помогал Тулеев с острогом и мемориалом, как при встрече всегда подходит, за плечо приобнимет. Как спросил: «Как у вас дела?» И Михалыч ответил: «Хорошо. А у вас как?» И тот ответил: «Тоже хорошо!» И оба расхохотались, потому что у Тулеева так никто не спрашивал. И про то, как стелу-острог летом шестнадцатого года свалило ураганом, и Михалыч призвал ребят, которые возводили, и те за полторы недели восстановили.
А раз ехали с детьми из Красноярска и, конечно же, заночевали у Михайлова в музее. Утром раньше раннего он гармошкой детишек разбудил, и они не конючили, не нудили, а проснувшись, глядели смущенно и очарованно. В тот день мы к динозаврам поехали. В поселке Шестаково есть по-над Кией Шестаковский Яр. В его основании в 1953 году геолог Александр Моссаковский нашел скелет небольшого динозавра – пситтакозавра, жившего в раннем меловом периоде. Тут куча ученых побывала, идут раскопки. Михайлов и здесь умудрился отметиться – сделал памятник динозавру.
Детишки посмотрели и памятник, и фигуру динозавра в здании музея. Потом вернулись в Мариинск. Вечером Михалыч с Татьяной пели. Вместе. Бессмысленно описывать пение. Юра ведет и вроде бы на первом плане, а Татьяна вроде бы на втором. Вроде бы ее – школа и музыкальность, а его – вольность дара. Но как Михалыч слушает Татьяну, как буквально купается, омывается в чудном и отточенном ее голосе! С какой любовью смотрит ей в глаза…
