— А твоему мужу еще не рассказали о вас?
— О наших отношениях? — спросила Розалинда, зажигая сигарету и откидывая упавшую на глаза прядь. — Думаю, да, какие-нибудь ядовитые языки уже нашептали, но ему на это наплевать.
— Разве такое возможно?
Розалинда пожала плечами.
— Когда не нужно оплачивать дом и есть слуги, еда, много спиртного и развлечений, все остальное, мне кажется, его мало интересует. Вот если бы мы жили в Калькутте, тогда все было бы по-другому: там, наверное, он постарался бы соблюдать приличия. Но здесь его никто не знает, он не принадлежит к этому миру, и ему совершенно безразлично, что обо мне говорят.
— Все равно как-то в голове не укладывается.
— Все дело в том, darling, что на меня ему просто наплевать, — произнесла Розалинда со смесью сарказма и грусти. — Для него все, что угодно, имеет большую ценность, чем я: утренняя рыбалка, бутылка джина или партия в карты. Я никогда ничего для него не значила, так что было бы странно, если бы сейчас все изменилось.
Пока Розалинда преодолевала свалившиеся на нее испытания, в моей жизни тоже кое-что произошло. Был вторник, и погода стояла ветреная. Маркус Логан явился ко мне домой до полудня.
За последнее время мы с ним стали друзьями — хорошими друзьями, но не более того. Мы оба понимали, что в один прекрасный день ему придется уехать и его присутствие в моем мире не более чем временная случайность. Несмотря на желание избавиться от прошлого, раны, нанесенные мне Рамиро, оставили глубокие шрамы, и я была не готова к новому расставанию. Да, между мной и Маркусом возникло сильное притяжение, способное перерасти в нечто большее. Были доверительные беседы, прикосновения и взгляды, влечение и нежность. Но я изо всех сил сдерживала свои чувства, не позволяя нашим отношениям заходить дальше, и он это принял. Все это далось мне нелегко: меня преследовали сомнения, неуверенность, бессонные ночи. Однако я предпочла боли расставания запечатленное в сердце воспоминание о проведенных с ним приятных моментах. О шумных вечеринках, где постоянно звучал смех, звенели бокалы и в воздухе витал дымок от трубок с кифом. О поездках в Танжер, прогулках и разговорах. О тех необратимых мгновениях, которые должны были стать для меня концом одного этапа и началом нового.
Я поняла это в то утро, когда Маркус неожиданно появился в моем доме на улице Сиди-Мандри. Одна дверь за моей спиной закрывалась, но впереди уже открывалась другая. А я стояла между ними, жалея об оставленном позади и в то же время жадно стремясь вперед.
— Твоя мама уже в пути. Вчера вечером она села на британский торговый корабль, направляющийся из Аликанте в Оран. Через три дня будет уже в Гибралтаре. Ну а о том, чтобы ее переправили через пролив, позаботится Розалинда — она расскажет тебе, как это осуществить.
Я хотела от всей души поблагодарить Маркуса, но из глаз хлынул поток слез, не позволивший произнести ни слова. Я смогла лишь крепко обнять его, омочив слезами лацканы пиджака.
— А я скоро уеду, — добавил он через несколько секунд.
Я взглянула на него и шмыгнула носом. Он достал белый платок и протянул его мне.
— Мое агентство вызывает меня назад. Работа в Марокко закончилась, и мне пора возвращаться.
— В Мадрид?
Маркус пожал плечами:
— Пока в Лондон. А потом — куда отправят.
Я снова обняла его и расплакалась. И, сумев наконец справиться с бурей эмоций, среди которых безудержная радость смешивалась с безграничной грустью, произнесла дрогнувшим голосом:
— Не уезжай, Маркус.
— Если бы это зависело от моей воли… Но я не могу остаться, Сира, меня ждут другие дела.
Я вновь посмотрела в его лицо, ставшее таким дорогим. На нем еще виднелись шрамы, но он уже не походил на того израненного человека, каким я впервые увидела его летним вечером в «Насьонале». В тот день он был для меня не вызывающим доверия незнакомцем, а теперь мне предстояло расстаться с очень близким человеком — возможно, даже намного более близким, чем я осмеливалась признать.
Я снова шмыгнула носом.
— Когда захочешь подарить платье своей невесте, обращайся, ты знаешь, где меня найти.
— Когда придет время искать невесту, я приеду к тебе, — сказал Маркус, коснувшись моего лица. Он принялся вытирать мои слезы, и его прикосновения заставили меня вздрогнуть.
— Обманщик, — прошептала я.
— Красавица.
Его пальцы скользнули вверх по щекам, он запустил их в мои волосы, и его ладонь обхватила затылок. Наши лица медленно приблизились друг к другу, словно мы боялись развязки, которая уже столько времени висела в воздухе.
В этот момент неожиданный скрежет ключа в замке заставил нас отпрянуть друг от друга. В зал ворвалась Джамиля и, тяжело дыша, выпалила срочное сообщение:
— Сеньора Фокс говорит, сеньорита Сира скорее идти на Пальмерас.
Пришла пора расставаться, и отсрочить прощание было уже невозможно. Маркус взял свою шляпу, и я не смогла удержаться, чтобы вновь не обнять его. Мы не проронили больше ни слова, нам нечего было сказать. Через несколько мгновений от присутствия Маркуса остался лишь легкий поцелуй на моих волосах и мучительный звук закрывшейся за его спиной двери.
Часть III
33
После отъезда Маркуса и появления мамы у меня началась новая жизнь. Мама приехала в пасмурный день — худая, изможденная и измученная, с одной лишь старой сумкой и фальшивым паспортом, приколотым к лямке бюстгальтера английской булавкой, а из платьев — только то, что было на ней. Она постарела, казалось, лет на двадцать: из-за худобы глаза глубоко провалились, ключицы торчали, и вместо первых проблесков седины в волосах появились белые пряди. Мама вошла в мой дом как ребенок, поднятый из постели посреди ночи, — растерянная, смущенная, безучастная. Словно все еще не понимала, что это дом ее дочери и теперь ей тоже предстояло здесь жить.
Когда я представляла себе нашу долгожданную встречу, мне рисовались сцены безудержной радости. Однако действительность оказалась совсем иной. Если описать все одним словом, это была грусть. Мама почти постоянно молчала и не проявляла никаких признаков восторга. Она лишь крепко обняла меня и долго не отпускала мою руку, словно боясь, что я куда-нибудь ускользну. Ни смеха, ни слез и какие-то скупые слова — вот и все, что было в момент нашей встречи. Она едва попробовала кушанья, приготовленные Канделарией, Джамилей и мной: курицу, тортилью, помидоры в маринаде, анчоусы, мавританский хлеб — все это, как нам было известно, давно не ели в Мадриде. Мама ни слова не сказала о моем ателье и о комнате, которую я для нее приготовила, — с большой дубовой кроватью, накрытой сшитым мной покрывалом из кретона. Она не спросила про Рамиро и не полюбопытствовала, что заставило меня поселиться в Тетуане. И разумеется, я не услышала от нее ни слова о тяжелом пути в Африку, и она ни разу не упомянула обо всех тех ужасах, которые ей пришлось пережить.
