Неизвестно, сколько еще времени он смог бы выносить такую жизнь, если бы в один прекрасный момент ему не пришло в голову неожиданное решение. Однажды он принес с работы копченую колбасу и пару бутылок анисовой водки, преподнесенные в качестве подарка: «Давай попробуем, мама, всего рюмочку, одну капельку, просто пригуби».
Однако донья Энкарна не только пригубила эту приторно-сладкую жидкость, но и настолько ее распробовала, что винные пары ударили ей в голову. И в ту ночь, когда она спала как убитая под действием водки, Феликс понял, в чем его спасение. С тех пор бутылка анисовой стала его верной союзницей — чудесной палочкой-выручалочкой и ключом к свободе. Теперь он был не только образцовым сыном на публике и презренной тряпкой дома, но стал еще и лунатиком, убегавшим по ночам из дома, где ему не хватало кислорода.
— Еще чуточку «Моно», мама? — непременно спрашивал он после ужина.
— Ладно, давай, налей мне капельку. Нужно подлечить горло: по-моему, я простудилась сегодня вечером в церкви.
Рюмка водки исчезала в глотке доньи Энкарны с невероятной скоростью.
— А я всегда тебе говорю, мама, чтобы ты одевалась теплее, — заботливо бормотал Феликс, наполняя до краев вторую рюмку. — Ну давай, выпей скорее — вот увидишь, ты сразу согреешься.
Через десять минут, осушив еще три рюмки, донья Энкарна уже храпела, забывшись сном, а ее сын, как вырвавшийся на свободу воробей, мчался в какой-нибудь притон, где собирались люди, с которыми днем, в присутствии матери, он никогда не осмелился бы даже поздороваться.
После моего появления на Сиди-Мандри и ночной грозы мой дом тоже превратился для Феликса в постоянное убежище. Он листал журналы, предлагал новые идеи, рисовал эскизы и весело рассказывал мне о моих клиентках и других людях, о которых я ничего не знала, хотя встречала их ежедневно. Так, день за днем, я постепенно знакомилась с Тетуаном и его жителями: откуда и для чего приехали сюда все эти семьи, кем были те дамы, для которых я шила, кто в городе имел власть и деньги, чем занимался, как, когда и почему.
Однако пристрастие доньи Энкарны к бутылке не всегда обеспечивало снотворный эффект, и тогда происходило нечто ужасное. Формула «я даю тебе выпить, а ты оставляешь меня в покое» порой подводила. Если после водки донья Энкарна не засыпала, то превращалась в настоящую фурию, и тогда с ее языка начинал литься бесконечный поток разнообразных ругательств. Выродок, чучело, неудачник и педераст — самые легкие из них. Феликс, зная, что наутро мать ничего не вспомнит, бросал ей в ответ не меньше оскорблений — старая ведьма, гадина ползучая, тварь, сволочь. Если бы только все это слышали их знакомые, с которыми они встречались в кондитерской, аптеке и церкви! Впрочем, на следующий день все вставало на свои места, о скандале ничто не напоминало, и во время вечерней прогулки мать с сыном выглядели так, будто никогда в жизни не сказали друг другу дурного слова.
— Что хочешь на полдник, мама: сдобную булочку или рулетик с мясом?
— На твое усмотрение, Феликс, дорогой, я всегда полагаюсь на твой выбор; а еще нам нужно пойти к Марии Ангустиас, чтобы выразить ей соболезнования — я слышала, ее племянник погиб в сражении у Харамы; Боже мой, какой ужас, хорошо еще, что ты, как сын вдовы, освобожден от призыва в армию; я не знаю, что было бы со мной, если бы мой ребенок оказался на фронте!
Феликс понимал, что его отношения с матерью болезненно-ненормальные, но ему не хватало смелости разорвать их раз и навсегда. Он предпочитал опаивать ее, чтобы получать временную передышку и убегать из дома по ночам, как вампир. Он смеялся над своим жалким существованием и, высказывая самые нелепые предположения о причинах безумного поведения матери, рассматривал разнообразные методы ее лечения. Это было любимым его развлечением: пока я заканчивала свой трудовой день, пришивая манжеты или обметывая предпоследнюю прорезь для пуговицы, Феликс лежал на моей софе, выискивая в газетах объявления о различных чудодейственных снадобьях.
И говорил нечто вроде:
— Слушай, может, у моей матери с нервами не в порядке? Не попробовать ли это средство? Вот послушай, что пишут: «„Нервионал“ — повышает аппетит, нормализует пищеварение, регулирует работу кишечника. Улучшает настроение, избавляет от раздражительности. Принимайте нервионал, это решит ваши проблемы».
Или вот еще:
— А может, это все из-за грыжи? Я собирался подарить маме ортопедический пояс — думал, с ним она станет спокойнее, — но послушай, что тут написано: «Если у вас грыжа, вам поможет инновационный автоматический компрессор: вы забудете о своем недуге без всяких корсетов и поясов». А вдруг и в самом деле поможет? Как ты думаешь, стоит купить?
И еще:
— А если это что-то с кровью? Смотри, что здесь говорится: «Кровоочистительное средство ричелел. Нарушения кровоснабжения. Варикозное расширение вен и трофические язвы. Прекрасно очищает кровь, выводит вредные вещества».
И множество других подобных глупостей:
— А может, все дело в геморрое? Или ее просто сглазили? Не попытаться ли найти среди мавров кого-то способного снять с нее сглаз? Хотя, если честно, мне вообще не стоит из-за всего этого беспокоиться, поскольку мама стала такой поклонницей дарвиновской обезьяны
[7], что скоро у нее не выдержит печень — ей уже не хватает бутылки даже на пару дней. Бедный мой кошелек. — Феликс прервал свою речь, ожидая моей реакции, но я молчала. — Ну чего ты так на меня смотришь, солнце мое? — спросил он.
— Я просто не понимаю, о чем ты говоришь, Феликс.
— Чего ты не понимаешь? Что такое «дарвиновская обезьяна»? И даже не знаешь, кто такой Дарвин? Он создал теорию о том, что мы, люди, происходим от приматов. Боже мой, детка, у тебя безупречный вкус, и шьешь ты просто великолепно, но что касается общей культуры, к сожалению, не все так замечательно.
Это была правда. Я легко усваивала новые знания и обладала хорошей памятью, но понимала, что мое образование действительно оставляет желать лучшего. Из всех многочисленных знаний, которые можно почерпнуть из энциклопедий, в моей голове хранились лишь крохи: мне были известны имена нескольких королей и то, что на севере Испанию омывает Бискайский залив, а от Франции ее отделяют Пиренейские горы. Я могла без запинки рассказать таблицу умножения и легко совершала арифметические вычисления, но за всю свою жизнь не прочитала ни одной книги и в области истории, географии, искусства и политики имела лишь те скудные познания, которые почерпнула во время жизни с Рамиро и из жарких споров за столом в пансионе Канделарии. Мне удавалось пускать пыль в глаза, играя роль изысканной и утонченной модистки, но я прекрасно понимала, насколько просто вывести меня на чистую воду. Поэтому той зимой в Тетуане я приняла от Феликса необычный подарок: он занялся моим образованием.
В этом была польза для нас обоих. Я узнавала новое и совершенствовалась. А он получил дружеское общение, заполнившее его одиночество. Однако, несмотря на благие намерения, мой сосед оказался не самым образцовым преподавателем. Феликс Аранда, чья душа жаждала свободы и творчества, вынужден был большую часть своей жизни проводить под гнетом деспотичной матери и в тисках бюрократической работы, поэтому в те недолгие часы, когда ему удавалось вырваться на волю, от него меньше всего можно было ожидать порядка, серьезности и терпения. Чтобы получить все это, мне следовало бы обратиться к учителю дону Ансельмо, который, несомненно, сумел бы составить четкий и эффективный учебный план для ликвидации пробелов в моем образовании. Впрочем, хотя Феликс и не был методичным и организованным преподавателем, ему все же удалось дать мне некоторые разрозненные знания, впоследствии, так или иначе, мне пригодившиеся. Благодаря ему я открыла такие имена как Модильяни, Скотт Фицджеральд и Жозефина Бейкер, научилась отличать кубизм от дадаизма, находить на карте европейские столицы и считать до ста на английском, французском и немецком. Я узнала, что такое джаз, и выучила наизусть названия лучших европейских отелей и кабаре.
