Подъезд был открыт, как и все в те времена. В доме, вероятно, имелась консьержка, но в тот момент ее не оказалось на месте. Я нерешительно, почти на цыпочках, поднималась по лестнице, стараясь, чтобы шаги звучали как можно тише. Мне удалось держаться уверенно, но я не могла побороть внутреннюю робость и хотела пройти незамеченной, насколько это возможно. Ни с кем не встретившись по пути, я поднялась на второй этаж и оказалась на площадке с двумя одинаковыми дверями. Одна располагалась слева, другая справа, и обе были закрыты. За первой из них находилась квартира еще не знакомых мне соседей, а за второй — мое будущее жилище. Я вытащила из сумки ключ, дрожащими пальцами вставила его в замочную скважину и повернула. Робко толкнув дверь, я несколько секунд не решалась войти и лишь окидывала взглядом открывшееся пространство. Просторная прихожая с голыми стенами, пол, выложенный белой и гранатовой плиткой. Коридор в глубине. Справа — большой зал.
В последнее время судьба не раз испытывала меня сюрпризами и неожиданными поворотами, заставляя преодолевать все новые и новые трудности. Порой я была к ним готова, чаще же — нет. Однако никогда еще я с такой ясностью не осознавала начало нового этапа, как в тот октябрьский день, решившись наконец переступить порог, и мои шаги гулко зазвучали в пустой квартире. Позади осталось сложное прошлое, а впереди открывалась огромная пустыня, которую время постепенно должно было заполнить. Чем? Вещами и привязанностями. Мгновениями и чувствами. Людьми. Жизнью.
В зале царил полумрак. Все три балкона были закрыты деревянными зелеными ставнями, не пропускавшими дневной свет. Я открыла их один за другим, и осеннее марокканское солнце залило комнату мягкими лучами, прогнав мрачные тени.
Несколько минут я наслаждалась тишиной и одиночеством, не думая о ждавшей меня работе, — стояла посреди пустоты, привыкая к новому месту. Потом я наконец заставила себя выйти из оцепенения и, набравшись решимости, принялась за дело. Взяв за образец хорошо знакомое мне ателье доньи Мануэлы, я обошла квартиру, мысленно разбивая ее на зоны. Зал следовало использовать для приема клиенток: здесь они могли смотреть модные журналы, выбирать ткани и фасоны и делать заказы. Соседняя комната с угловой лоджией — очевидно, прежде служившая столовой — должна была превратиться в примерочную. Посередине коридора следовало повесить занавеску, которая отделила бы внешнюю часть ателье от внутренней. Там, по другую сторону занавески, должна была разместиться рабочая зона — мастерская, склад материалов, гладильная и гардероб для готовых вещей. В самой глубине квартиры, в наиболее темной и скромной ее части, я решила поселиться сама. Только тут отныне могла существовать такая женщина, как я, — с разбитым сердцем, вынужденная жить на чужбине под гнетом огромного долга и обвинений в нескольких преступлениях, безо всякой уверенности в завтрашнем дне. Не имевшая ничего, кроме полупустого чемодана, и никого, кроме матери, неизвестно как выживавшей в далеком городе. Бедная модистка, открывшая ателье на деньги, вырученные от продажи пистолетов. Только там, в этом убежище, я могла оставаться самой собой. Для остального мира — если судьбе не угодно было нарушить мои планы — я являлась мадридской портнихой, решившей открыть в протекторате роскошное ателье высокой моды, какого здесь еще не видели.
Вернувшись в прихожую, я услышала, что кто-то стучит в дверь. И тотчас открыла, не сомневаясь, кто бы это мог быть. Канделария, словно толстый червяк, быстро проскользнула в квартиру.
— Ну, что скажешь, детка? Тебе понравилось? — спросила она, сгорая от нетерпения. Для визита ко мне она навела марафет: надела один из сшитых мной костюмов и доставшиеся от меня туфли, явно ей маловатые, а на голове красовалась пышная прическа, сделанная впопыхах кумой Ремедиос. От неумело нанесенных на веки теней ее темные глаза горели нездоровым блеском. Для Канделарии-контрабандистки этот день тоже стал особенным — началом чего-то нового и многообещающего. Затеяв это дело, она решила сыграть по-крупному — в первый и единственный раз в своей бурной жизни. Возможно, ей наконец суждено было получить от судьбы компенсацию за голодное детство, за побои мужа и постоянные угрозы полиции, которые ей приходилось сносить на протяжении многих лет. Она прожила три четверти жизни, вынужденная ловчить и изворачиваться, бороться за свое существование и сносить любые удары судьбы; может, и ей наконец пришла пора отдохнуть.
Я не ответила сразу на ее вопрос, понравилась ли мне квартира; несколько секунд молча смотрела ей в глаза, размышляя, кем стала для меня эта женщина за все то время, что мы провели вместе — после того как комиссар оставил меня на ее попечении.
Я молча глядела на нее, и неожиданно перед моими глазами мелькнула тень матери. У них было мало общего. Мама являлась образцом строгости и сдержанности, а Канделария по сравнению с ней казалась настоящим динамитом. Их нравственные принципы и способы борьбы с превратностями судьбы кардинально различались, однако в тот раз мне впервые удалось разглядеть то, что их объединяло. Они были разные, и жизни их не походили друг на друга, но обе принадлежали к типу смелых и сильных женщин, готовых бороться при любых обстоятельствах и никогда не отчаивавшихся. И я дала себе слово, что тоже буду бороться за успех нашего дела — ради себя, ради них, ради всех нас.
— Мне очень понравилось, Канделария, — наконец улыбнулась я. — Квартира просто великолепная, лучше даже представить невозможно.
Она расплылась от удовольствия и ущипнула меня за щеку — нежно и покровительственно, как умудренная опытом женщина, которой я казалась совсем ребенком. Мы обе чувствовали, что с этого момента нам предстоит жить по-другому. Отныне мы не могли видеться часто и у всех на виду. Мы уже не будем жить под одной крышей и присутствовать при ежедневных ссорах в столовой, не будем вместе убирать со стола после ужина и секретничать вполголоса в темноте моей убогой комнаты. Однако мы знали, что до конца жизни нас объединит то, о чем мы никогда больше не заговорим вслух.
14
Меньше чем через неделю мое ателье было готово к открытию. Подгоняемая Канделарией, я занималась оформлением интерьера, заказывала мебель, инструменты и все необходимое для работы. Моя преисполненная энтузиазма компаньонка была готова на все ради нашего дела, хотя будущее его казалось довольно туманным.
— Командуй, детка, потому что я в этих вещах ничего не понимаю — за всю свою жизнь не видела ни одного роскошного ателье, так что понятия не имею, как оно должно выглядеть. Если бы не эта проклятая война, мы с тобой поехали бы в Танжер и накупили там всего в Ле-Палэ-дю-Мобильер, но поскольку вынуждены безвылазно сидеть в Тетуане и нежелательно, чтобы нас видели здесь вместе, сделаем так: ты скажешь мне, что надо купить, а уж я по своим каналам как-нибудь все устрою. Так что давай, детка, говори, что искать и с чего мы начнем.
— Сначала обставим зал для приема клиентов. Там все нужно сделать на высшем уровне, элегантно и с хорошим вкусом, — сказала я, вспоминая ателье доньи Мануэлы и те дома, где мне приходилось бывать, доставляя заказы. Конечно, маленькому Тетуану далеко до великолепия Мадрида, но и здесь, в этой квартире на улице Сиди Мандри, можно было воплотить то лучшее, что мне доводилось видеть.
