— Сейчас уже не до них. Нужно бежать: скоро солдаты явятся сюда, чтобы проверить, все ли в порядке.
Пока я дрожащими руками заворачивалась в покрывало, мужчина отвязал от своего пояса засаленный мешок и торопливо сложил туда пистолеты.
— Как мы выйдем? — пробормотала я.
— Через окно, — подняв голову, указал он подбородком наверх. — Сначала спрыгнете вы, потом я сброшу мешок с пистолетами и вылезу сам. И запомните: если я не появлюсь, хватайте мешок и бегите с ним вдоль путей. Оставите пистолеты у ближайшей станции под табличкой — за ними придет кто-нибудь из наших людей. Ни в коем случае не останавливайтесь и не ждите меня, бегите изо всех сил. А сейчас пора выбираться; давайте, я вам помогу.
Я посмотрела на узенькое окно, находившееся довольно высоко. Я сильно сомневалась, что нам удастся пролезть через него, но не высказала этого вслух. Я была так напугана, что могла только подчиняться, слепо доверившись этому незнакомцу-масону, чье имя мне вряд ли когда-нибудь суждено узнать.
— Подождите секунду, — внезапно сказал он, словно что-то вспомнив.
Рывком расстегнув рубашку, он снял с шеи небольшой полотняный мешочек на веревке.
— Вот, это деньги, как договаривались. На тот случай, если у нас не будет времени рассчитаться.
— Но я отдала еще не все пистолеты… — пробормотала я, ощупывая оружие, оставшееся на моем теле.
— Ничего. Вы сделали все, что от вас требовалось, и я должен расплатиться. — Пока он вешал мешочек мне на шею, я стояла как вкопанная. — А теперь пойдемте, нам больше нельзя терять ни секунды.
Я наконец вышла из ступора. Опершись ногой о его скрещенные руки, вскарабкалась наверх и схватилась за подоконник.
— Открывайте окно, скорее. Выгляньте наружу. Что там?
Окно выходило на темное поле, а звуки доносились с другой, невидимой стороны. Шум моторов, шорох шин по гравию, громкие шаги, приветствия и команды, властный голос, отдававший распоряжения. Казалось, будто все вдруг пришло в движение, хотя было еще раннее утро.
— Писарро и Гарсия — в буфет. Руис и Альбадалехо — к кассам. Вы — в служебные помещения, а вы двое — проверьте туалеты. Быстро, быстро, пошевеливайтесь, — неистово командовал кто-то.
— Пока никого не видно, но сюда идут, — сообщила я, выглядывая в окно.
— Прыгайте, — велел мужчина.
Я колебалась. Там было достаточно высоко, и мне требовалось сначала протиснуться в проем всем телом. К тому же я боялась вновь остаться одна, мне хотелось, чтобы этот человек из Лараче пошел со мной и указал, куда идти дальше.
Шум снаружи все приближался. Топот ботинок, громкие голоса слышались все отчетливее.
— Кинтеро — в женский туалет, Вильярта — в мужской.
Явно не те сонные солдатики, с которыми я встретилась на перроне, а новый патруль, пришедший со свежими силами и жаждавший хорошенько размяться в начале своего дежурства.
— Прыгайте и бегите! — решительно повторил мужчина, схватив меня за ноги и подталкивая в окно.
И я прыгнула. Прыгнула, упала, и сверху на меня свалился мешок с пистолетами. Едва приземлившись, я услышала грохот открытой пинком двери и долетевшие до моего слуха хриплые крики:
— Эй, что ты делаешь в женском туалете, мавр? Что ты кинул в окно? Вильярта, живо посмотри, что он туда выбросил.
Я бросилась бежать. Вслепую, изо всех сил. Темнота принимала меня в свои объятия, и я неслась, ничего не слыша и не чувствуя, не зная, была ли за мной погоня, и боясь даже думать о том, что стало с человеком из Лараче, после того как его обнаружил солдат. С ноги слетела бабуша, и один из пистолетов отвязался от тела, но я не остановилась, чтобы подобрать ни то ни другое. Я бежала в темноте вдоль путей, ни о чем не думая. Миновала поле, сады, заросли сахарного тростника и маленькие плантации. Споткнулась, упала, поднялась и снова полетела, не переводя дыхания и не представляя, какое расстояние осталось позади. Ни одна живая душа не встретилась мне по дороге, и ничто не могло удержать стремительное движение моих ног, до тех пор пока я не увидела в темноте табличку с надписью «Полустанок Малальен». Я наконец достигла цели.
Станция, освещенная желтоватым фонарем, находилась чуть дальше, метрах в ста, но я, не доходя до нее, остановилась возле таблички и быстро огляделась по сторонам, чтобы узнать, не пришел ли кто за оружием. Сердце готово было выскочить из груди, а рот забило песком и угольной пылью, и я едва сумела унять свое прерывистое дыхание. Никто не вышел ко мне. Никто не ждал здесь товар. Вероятно, они придут за оружием позже или не придут никогда.
Я приняла решение меньше чем за минуту. Положив мешок на землю под табличкой, разровняла его, чтобы сделать как можно менее заметным, и принялась лихорадочно заваливать камнями, землей и вырванными с корнем растениями. Когда мне показалось, что мешок достаточно замаскирован, я развернулась и бросилась прочь.
Не задержавшись ни на секунду, чтобы перевести дыхание, я помчалась в ту сторону, где виднелись огни Тетуана. Освободившись наконец от своего груза, я решила избавиться и от балласта, остававшегося еще на моем теле. Продолжая идти вперед, я распахнула покрывало и с большим трудом развязала последние узлы. Три пистолета один за другим упали на дорогу. Когда я вышла к городу, на мне уже не было никакого груза, за исключением мешочка с деньгами, висевшего на шее, и невероятной усталости, завладевшей всем телом.
Достигнув обочины шоссе, ведшего в Сеуту, я наконец зашагала спокойно. Шла босиком, потому что по дороге потеряла вторую бабушу, и, завернувшись в покрывало, вновь превратилась в марокканку, устало ковылявшую к воротам Пуэрта-де-ла-Лунета. Мне уже не требовалось притворяться: я так устала, что и в самом деле с трудом волочила ноги. Мои ступни покрылись волдырями, я была в грязи и чувствовала слабость и боль во всем теле, которое уже едва мне подчинялось.
Когда я вошла в город, начинало светать. От ближайшей мечети доносился голос муэдзина, призывавший мусульман на первую молитву, а в казарме комендатуры трубили подъем. Из типографии выносили только что отпечатанные экземпляры «Ла-Гасета-де-Африка», и по улице Ла-Лунета бродили, зевая, чистильщики обуви. В пекарне еврея Менахена уже кипела работа, а дон Леандро, надев фартук, раскладывал на прилавке свой товар.
Все эти сцены мелькали перед моими глазами как нечто далекое, не вызывавшее никаких чувств. Я знала, что Канделария будет довольна, получив деньги, и восхитится моим подвигом. Однако сама я не испытывала ничего похожего на удовлетворение. Напротив, меня переполняло какое-то тяжелое чувство.
Когда я бежала сломя голову вдоль путей, когда впивалась ногтями в землю, засыпая мешок с оружием, и шла затем по шоссе, в моем воображении рисовались лишь картины того, что могло произойти с человеком из Лараче. Возможно, не найдя ничего под окном, солдаты сочли это ложной тревогой, а пойманного ими типа просто сонным арабом, перепутавшим туалеты: в этом случае они, должно быть, его отпустили, поскольку имели приказ не беспокоить местное население без достаточных на то оснований. Однако все могло пойти совсем иначе: едва открыв дверь, солдат понял, что перед ним переодетый испанец, загнал его в угол, угрожая винтовкой, и вызвал подмогу. Его допросили, узнали имя и отправили под конвоем в казарму, но он попытался бежать, и его убили выстрелом в спину, когда он прыгнул на пути. Помимо этих двух сценариев, в голове мелькало еще множество картин, но я понимала, что никогда не узнаю, как все случилось на самом деле.
