— Идите в туалет на перроне и закройте за собой дверь, вас там уже ждут.
Я вернулась в вестибюль и оттуда опять вышла в темноту, хорошенько закутавшись в покрывало и подняв ткань, закрывавшую лицо, почти до самых ресниц. На широком перроне было пусто, а напротив него возвышался скалистый массив горы Горгес — темный и огромный. Четверо солдат курили и разговаривали под одной из арок, через которые можно было попасть к путям. Они вздрогнули, увидев неожиданно появившуюся тень, и, как я заметила, напряглись, поправляя на плечах винтовки.
— Стоять! — крикнул один из них при виде меня, и я почти перестала дышать из-за сжимавшей меня брони.
— Отстань от нее, Чуррука, не видишь, что это мавританка? — сказал тут же другой.
Я замерла, не решаясь сделать ни шагу. Солдаты тоже не сдвинулись с места и остались в двадцати — тридцати метрах от меня, споря между собой.
— А мне все равно, кто она, — мавританка или христианка. Сержант нам велел проверять всех подряд.
— Черт возьми, Чуррука, ну ты и дубина. Мы тебе уже десять раз объясняли, что «всех подряд» — значит, испанцев, а не мусульман, а до тебя не доходит, — произнес один из солдат.
— Нет, это до вас что-то не доходит. А ну-ка, сеньора, документы.
Казалось, ноги мои вот-вот подкосятся и я без чувств рухну на землю. Неминуемый конец приближался. Я задержала дыхание и почувствовала, что холодный пот градом катится по моей коже.
— Чуррука, ты бы хоть чуть-чуть шевелил мозгами, — бросил ему вслед один из товарищей. — Местные не носят с собой удостоверение личности — когда же ты наконец поймешь, что это Африка, а не центральная площадь твоего городка.
Все было бесполезно: неугомонный солдат находился уже в двух шагах от меня, протягивая руку за документами и пытаясь заглянуть мне в глаза. Однако ему это не удалось: я не поднимала взгляд, сосредоточенно рассматривая его заляпанные грязью ботинки, мои старые бабуши и полметра земли, отделявшие меня от него.
— Смотри, дружище, не схлопотать бы тебе трехдневный арест в крепости, если сержант узнает, что ты безо всяких оснований досаждал марокканке.
При упоминании об этой неприятной перспективе дотошный и упрямый солдат по имени Чуррука наконец сдался: поразмыслив несколько секунд, он убрал свою руку, протянутую за документами, развернулся и отошел от меня. Я не видела лица его рассудительного товарища, ставшего моим избавителем, поскольку все это время продолжала стоять, устремив глаза в землю, однако мысленно поблагодарила его за оказанную помощь.
Когда все четверо солдат вновь расположились под аркой, я повернулась и отправилась медленно бродить по перрону, стараясь вновь обрести спокойствие. Как только мне это удалось, я принялась осторожно осматриваться в поисках туалетов. Я заметила двух арабов, дремавших на земле у стены, и тощую собаку, бежавшую через пути, и вскоре мой взгляд наткнулся на искомое: к счастью, туалеты находились в самом конце перрона, далеко от того места, где стояли солдаты. Задержав дыхание, я толкнула дверь из непрозрачного стекла и вошла внутрь. Там царил полумрак, но я не стала искать выключатель, поскольку мои глаза уже привыкли к темноте. Судя по знакам, которые мне удалось различить, слева находился мужской туалет, а справа — женский. И в глубине, у стены, я заметила нечто похожее на тюк ткани, неожиданно зашевелившийся. Оттуда осторожно поднялась голова в капюшоне, и сверкнувшие из-под него глаза остановились на мне.
— Вы принесли товар? — донеслись до меня тихие и торопливые испанские слова.
Я утвердительно кивнула, после чего тюк начал распрямляться и превратился в человека, одетого, как и я, по-мароккански.
— Где он?
Я открыла лицо, чтобы легче было говорить, и, распахнув покрывало, продемонстрировала пистолеты, привязанные к моему телу.
— Вот.
— Боже мой, — пробормотал человек, и в этих двух словах заключалось и удивление, и беспокойство, и нетерпение. Голос у него был глухой и вежливый. — Вы можете снять их сами? — спросил он.
— Мне потребуется время, — прошептала я.
Человек указал на женский туалет, и мы вошли туда вдвоем. Там было тесно, и через маленькое окошко проникал тусклый лунный свет, позволявший хоть что-то видеть.
— Нельзя терять ни минуты. Скоро появится новая смена и начнет проверять каждый угол вокзала до отхода первого поезда. Так что мне придется вам помочь, — заявил он, закрывая за собой дверь.
Я сбросила покрывало на пол и развела руки в стороны, предоставив незнакомцу развязывать узлы на моем теле, освобождая меня от зловещего груза, спрятанного под тесными повязками.
Прежде чем взяться за дело, человек скинул с головы капюшон, и я увидела лицо испанца средних лет — серьезное и приятное, покрытое небольшой щетиной. Каштановые вьющиеся волосы были примяты капюшоном, с помощью которого ему, должно быть, довольно долго приходилось маскироваться. Его пальцы принялись бороться с узлами, но это оказалось непросто. Канделария постаралась на славу, и ни один из пистолетов не сдвинулся с места: длинные куски ткани, обмотанные вокруг моего тела, были завязаны так крепко, что незнакомцу пришлось провозиться с ними намного дольше, чем нам бы хотелось. Мы оба молчали, и в этом узком пространстве, выложенном белым кафелем, с клозетной чашей на полу, слышалось только наше дыхание и, время от времени, короткие фразы, произнесенные отрывистым шепотом:
— Готово… Теперь вот здесь, повернитесь немного… Хорошо, поднимите повыше руку… Так, осторожно.
Несмотря на спешку, человек из Лараче действовал очень деликатно, почти стыдливо, избегая, насколько это возможно, касаться интимных участков моего тела и обнаженной кожи. Он словно боялся оскорбить меня своим прикосновением, как будто я несла на себе изысканную шелковую бумагу, а не черный панцирь из орудий убийства. Я не испытывала неловкости от близости этого человека, и его невольные прикосновения не вызывали во мне смущения. Напротив, это был самый приятный момент за последние несколько часов, и не потому, что впервые за столько месяцев ко мне снова прикасался мужчина, — я предвкушала скорый конец.
Мы не останавливались ни на секунду, и на полу росла куча отвязанных от меня пистолетов. На моем теле их оставалось всего три или четыре, и я подумала, что через пять — максимум десять — минут все закончится. Однако наше относительное спокойствие неожиданно было нарушено, и нам пришлось прервать свое занятие и затаить дыхание. Снаружи и пока еще издалека долетели звуки, свидетельствовавшие о начавшемся на вокзале оживлении.
Человек глубоко вдохнул и вынул из кармана часы.
— Это новая смена, они пришли раньше, — сказал он, и я уловила в его хриплом голосе волнение и тревогу, которые он постарался от меня скрыть.
— Что нам делать? — прошептала я.
— Убираться отсюда, как можно скорее, — не раздумывая ответил он. — Одевайтесь, быстро.
— А пистолеты, которые на мне?
