— Но пистолеты, Канделария… связаться с продажей пистолетов… — в страхе пробормотала я.
— Ну что поделаешь, детка, ничего другого у нас нет. А раз так, значит, мы должны и из этого получить навар — уж я постараюсь не продешевить… Думаешь, я не хотела бы, чтобы вместо пистолетов мне досталось что-нибудь поинтереснее — партия швейцарских часов, например, или шерстяных чулок? Конечно, хотела бы! Но так уж получилось, что у нас есть только пистолеты, а сейчас война, и, наверное, найдутся люди, желающие их купить.
— Но если вы попадетесь? — снова с сомнением спросила я.
— Опять ты заладила! Если я попадусь, то мы с тобой будем молить небеса, чтобы дон Клаудио проявил к нам чуточку милосердия, а потом посидим какое-то время в тюрьме — вот и все дела. И не забывай, что у тебя остается меньше десяти месяцев, чтобы погасить долг, а учитывая, сколько ты сейчас зарабатываешь, тебе не расплатиться даже за двадцать лет. Так что, с твоей честностью, от тюрьмы тебя потом не спасет даже ангел-хранитель. В конце концов у тебя останется только два пути — за решетку или в бордель, развлекать солдат, отдыхающих от тягот войны. А что? Смотри, жизнь заставит, некуда будет деваться…
— Но, Канделария, эта затея с пистолетами очень рискованная. Я боюсь…
— А я, думаешь, нет? Меня начинает трясти от одной только мысли об этом. Толкнуть двадцать револьверов, да еще и в военное время, — это тебе не мелочевкой какой-нибудь приторговывать. Но у нас нет другого выхода, детка.
— Но как вы найдете покупателя?
— За это не переживай: уж я знаю, где искать. Думаю, за несколько дней мне удастся пристроить товар. И тогда мы снимем помещение в самом лучшем месте Тетуана, устроим там все, и ты примешься за работу.
— Что значит «примешься»? А вы? Разве вы не будете работать со мной в ателье?
Канделария тихонько рассмеялась и помотала головой:
— Нет, деточка, нет. Мое дело — достать для тебя деньги, чтобы оплатить аренду за несколько первых месяцев и купить все необходимое. А потом, когда все будет готово, ты возьмешься за работу, а я останусь здесь, в этом доме, дожидаясь конца месяца, чтобы разделить нашу прибыль. Да и не нужно афишировать наше с тобой знакомство: репутация у меня так себе, и я явно не принадлежу к кругу тех дамочек, которых мы хотим заполучить в клиентки. Так что с меня — стартовый капитал, с тебя — мастерство. А выручку делим на двоих. Вот это называется «вложение денег».
Я вдруг почувствовала, что в этой темной комнате начинал витать легкий аромат чего-то до боли знакомого: курсы Питмана, прожекты Рамиро… Эти призраки замаячили передо мной, увлекая в прошлое, которое мне так хотелось забыть. Отогнав эти видения и вернувшись к реальности, я продолжила расспрашивать Канделарию:
— А если я ничего не заработаю? Если мне не удастся найти клиентов?
— Ну, тогда придется признать, что мы облажались. Только не нужно раньше времени думать о плохом, глупая. Нельзя настраиваться на худшее: мы должны держать хвост трубой и верить, что у нас все получится. Никто не решит за нас наши проблемы: или мы будем бороться за себя, или положим зубы на полку.
— Но ведь я дала комиссару слово, что не стану впутываться ни в какие сомнительные дела.
Канделария с трудом удержалась от смеха.
— Мой Франсиско тоже обещал священнику нашей деревни любить и уважать меня до конца дней, а сам, сволочь такая, колотил всю жизнь, как циновку, будь он проклят! И как ты только умудрилась остаться такой наивной, после всех затрещин, которые надавала тебе судьба? Думай о себе, Сира, думай о себе и забудь обо всем остальном: в наши трудные времена или ты съешь, или тебя съедят. Да и нет в этом деле ничего ужасного: мы же не собираемся в кого-то стрелять, просто продадим товар, оказавшийся в нашем распоряжении, ну а уж кому Бог его пошлет — не наше дело. Если все пройдет хорошо, дон Клаудио обнаружит уже готовое ателье — чистенькое и безупречное, а если он вдруг спросит, откуда взялись деньги, скажешь, что я тебе одолжила из своих сбережений. А если он тебе не поверит или ему это не понравится, то это его проблемы: ведь это он сам привел тебя ко мне, вместо того чтобы оставить на попечении сестер милосердия. Комиссар всегда по горло в делах, лишняя головная боль ему не нужна, и, коли мы сделаем все по-тихому, он не станет глубоко копать. Уж поверь мне, я-то его знаю, не первый год мы с ним силами меряемся, так что не трусь, все будет нормально.
Я понимала, что Канделария, с ее дерзостью и особой жизненной философией, права. Как ни крути, но, наверное, этот сомнительный план — единственный возможный выход для двух бедных, одиноких и неприкаянных женщин, придавленных в эти сложные времена еще и тяжелым грузом прошлого. Честность и порядочность, несомненно, похвальные добродетели, однако они не могут ни накормить, ни помочь расплатиться с долгами, ни согреть в холодную зимнюю ночь. Безупречность поступков и соблюдение нравственных принципов способен позволить себе кто угодно, только не мы — две несчастные женщины, измученные невзгодами и неуверенностью в завтрашнем дне. Мое молчание Канделария истолковала как согласие.
— Ну так что? С завтрашнего дня начинаю искать покупателя?
У меня возникло ощущение, будто я танцую с завязанными глазами на краю пропасти. Издалека доносились звуки радио, передававшего с помехами хриплую речь Кейпо де Льяно из Севильи. Я глубоко вздохнула. Мой голос прозвучал тихо и уверенно. Или почти уверенно.
— Я согласна.
Удовлетворенная этим ответом, моя будущая компаньонка ласково ущипнула меня за щеку, улыбнулась и собралась уходить. Она поправила халат и подняла свое грузное тело, сунув ноги в видавшие виды парусиновые тапки, должно быть, не первый год служившие ей в ее полной превратностей жизни. Канделария-контрабандистка, пронырливая, отчаянная, дерзкая и непосредственная, стояла уже у двери, собираясь выйти в коридор, когда я вполголоса бросила ей вдогонку свой последний вопрос. Он, конечно, не имел отношения к тому, о чем мы говорили с ней в тот вечер, но мне любопытно было услышать ее ответ.
— Канделария, а вы сами за кого в этой войне?
Она обернулась, удивленная, но тут же не раздумывая ответила звучным шепотом:
— Я? Ну конечно же, за тех, кто победит, детка.
10
Несколько дней после того вечера, когда я узнала про пистолеты, были полны неизвестности. Канделария куда-то уходила, возвращалась и снова уходила — и так без конца, с утра и до темна. Дома она тоже ни минуты не сидела на месте и постоянно сновала туда и сюда, шурша, словно большой уж. Она торопливо перемещалась из одной комнаты в другую, из кухни в столовую и обратно, погруженная в свои мысли, не говоря мне ни слова и сосредоточенно бормоча себе под нос что-то нечленораздельное. Я не вмешивалась в ее хлопоты и не спрашивала, как обстоят дела с поисками покупателя: знала, что, когда все будет готово, она сама поставит меня в известность.
Новостей пришлось ждать почти неделю. В тот день Канделария вернулась домой после девяти вечера, когда все мы уже сидели за столом перед пустыми тарелками, дожидаясь ее прихода. Ужин прошел как обычно — с шумом и перепалкой. По окончании трапезы жильцы разошлись по своим делам, а мы с Канделарией принялись убирать со стола. Пока мы собирали столовые приборы, грязную посуду и салфетки, она бросала вполголоса короткие фразы, по которым можно было понять, что ее план близок к завершению:
