К его приходу я была уже готова. В разрозненной одежде, ставшей для меня слишком большой, с уложенными в строгий узел волосами сидела на краешке убранной постели. У моих ног стоял чемодан, наполненный тем немногим, что осталось от прежней счастливой жизни; я держала на коленях сцепленные в замок руки, безуспешно пытаясь собраться с силами. При виде комиссара я хотела подняться, но он жестом велел мне сидеть. Сам же устроился на краю стоявшей рядом кровати и сказал:
— Подождите. Нам нужно сначала поговорить.
Комиссар несколько секунд смотрел на меня своими темными глазами, способными пронзить стену. К тому времени я уже обнаружила, что он не седой юноша и не моложавый старик, а мужчина средних лет — между сорока и пятьюдесятью, — приятной внешности, с хорошими манерами, но очень суровый, по долгу службы вынужденный иметь дело с преступниками всех мастей. «И с этим человеком, — подумала я, — мне ни в коем случае не следует портить отношения».
— Должен вам сказать, что подобная практика не является обычной: просто для вас, учитывая сложившиеся обстоятельства, я делаю исключение, но мне бы хотелось, чтобы вы отдавали себе отчет о своем истинном положении. Хотя лично я считаю, что вы всего лишь невинная жертва проходимца, на самом деле это должен решать судья, а не я. Однако сейчас, когда кругом такая неразбериха, суд, боюсь, невозможен. И в то же время держать вас в камере бог знает сколько нет никакого смысла. Так что, как я вам уже говорил, вы останетесь на свободе, но под контролем и без права покидать город. А чтобы у вас не возникло такого соблазна, я не верну вам пока паспорт. Кроме того, я оставляю вас на свободе лишь с тем условием, что, как только ваше здоровье окончательно восстановится, вы найдете благопристойную работу и начнете откладывать деньги, чтобы оплатить счет, оставшийся у вас в «Континентале». Я попросил, чтобы они дали вам год на погашение долга, так что теперь вы должны взять себя в руки и сделать все возможное, чтобы раздобыть деньги, притом честным и законным способом. Вам все ясно?
— Да, да, конечно, — пробормотала я.
— И не злоупотребляйте моим доверием, не пытайтесь меня обмануть. Не заставляйте взяться за вас всерьез, потому что, если мое терпение лопнет, я дам делу ход, и тогда вы при первой же возможности будете высланы в Испанию и оглянуться не успеете, как отправитесь лет на семь в женскую тюрьму — ту самую, что на улице Киньонес в Мадриде. Надеюсь, мы с вами договорились?
В ответ на столь зловещие угрозы я не смогла произнести ничего членораздельного и только кивнула. После этого комиссар поднялся, и я, с запозданием на несколько секунд, последовала его примеру. Он сделал это легко и быстро, мне же пришлось приложить серьезные усилия, чтобы заставить свое тело подчиниться.
— Ну что ж, нам пора, — заключил комиссар. — И оставьте чемодан, я сам его понесу, сейчас вам даже свою тень тяжело за собой тащить. Мы поедем на машине, я припарковался у дверей. Так что попрощайтесь с монахинями, поблагодарите их за все, что они для вас сделали, и пойдемте.
Мы проехали по Тетуану на автомобиле, и для меня это было первое знакомство с городом, в котором мне предстояло провести неизвестно сколько времени. Городская больница находилась на самой окраине, и мы постепенно удалялись от нее, приближаясь к центру. По мере нашего продвижения вокруг становилось все оживленнее. Время приблизилось к полудню, и на улицах было полно народу. Автомобили здесь почти не ездили, и комиссару приходилось постоянно сигналить, чтобы пробираться между пешеходами, неторопливо шагавшими в разных направлениях. Среди них были мужчины в белых льняных костюмах и панамах, мальчишки в коротких брючках, сновавшие туда-сюда, женщины-испанки с корзинками для покупок, полными овощей. Мусульмане в тюрбанах и джеллабах и марокканки, закутанные в бесформенные одеяния, оставлявшие открытыми только глаза и ступни. Солдаты в форме, девушки в летних цветастых платьях и босые марокканские дети, игравшие на улице среди гуляющих кур. Слышались возгласы, фразы и отдельные слова на арабском и испанском; многие прохожие приветствовали комиссара, узнавая его автомобиль. Трудно было поверить, что несколько недель назад среди всех этих декораций могли произойти события, перераставшие сейчас в настоящую гражданскую войну.
Мы молчали во время пути, что вполне естественно: ведь комиссар вовсе не собирался развлекать меня приятной прогулкой, а просто исполнял взятые на себя обязательства, перевозя из одного места в другое. Как бы то ни было, время от времени, когда перед нашими глазами появлялось что-либо, по мнению комиссара, заслуживающее внимания и любопытное, он указывал мне на это движением подбородка и, продолжая смотреть перед собой, бросал несколько сухих слов в качестве комментария.
— Женщины из племени рифов, — кивнул он в сторону группы марокканок в полосатых балахонах и больших соломенных шляпах, с которых свисали цветные кисточки.
Те недолгие десять — пятнадцать минут, что длился наш путь, позволили мне получить представление о городе, узнать его запахи и запомнить некоторые названия того нового и незнакомого, что должно было с этого момента стать частью моей жизни на неопределенный срок. Верховный комиссариат, дворец халифа, водовозы на ослах, мавританский квартал, горы Дерса и Горгес, марокканские магазинчики — мятный чай и плоды опунции.
Мы вышли из автомобиля на площади Испании; двое марокканских мальчишек тотчас подскочили к нам, предлагая отнести чемодан, и комиссар не отказался от их услуг. Так мы оказались на улице Ла-Лунета, находившейся рядом с еврейским кварталом и мединой. Ла-Лунета, моя первая улица в Тетуане: узкая, извилистая, шумная и неспокойная, — здесь было полно народу, забегаловок, кафе и оживленных базарчиков, где продавали и покупали все, что угодно. Мы остановились у одного из домов, вошли и поднялись по лестнице. Комиссар позвонил в дверь на втором этаже.
— Добрый день, Канделария. Я пришел к вам с поручением, как и обещал, — сказал он пышнотелой женщине в красном платье, открывшей нам дверь, и коротким кивком указал на меня.
— Что еще за поручение, мой комиссар? — спросила она, уперев руки в бока и громко хохотнув. Затем посторонилась, давая нам войти внутрь. Жилище было очень солнечное, и в ярком свете бросалась в глаза скромность и одновременно некоторая безвкусность обстановки. Хозяйка вела себя развязно и непринужденно, однако, несмотря на это, чувствовалось, что визит полицейского вызывал у нее немалое беспокойство.
— У меня для вас есть особое поручение, — пояснил комиссар, ставя чемодан на пол в маленькой прихожей, под настенным календарем с изображением Иисуса. — Вы должны приютить эту девушку, и пока абсолютно бесплатно: когда она найдет работу, тогда и поговорите с ней об оплате.
— Но у меня сейчас нет ни одного свободного угла, клянусь, вот вам крест! Приходится отказывать каждый день по меньшей мере полудюжине человек, потому что мне уже просто некуда их селить!
Смуглая толстуха явно лукавила, и комиссар это знал.
— Не стоит плакаться передо мной, Канделария, вам в любом случае придется поселить у себя эту девушку.
