В гостиную подали кофе, ликеры, сигары и конфеты, и я вспомнила, что покупкой последних занималась Беатриш Оливейра. Так же как и заказом цветочных композиций, отличавшихся сдержанной элегантностью. Я подумала, что орхидеи, полученные мной этим вечером, выбирала тоже она, и вдруг задрожала при воспоминании о неожиданном визите Маркуса. Думая об этом, я испытывала двойные чувства: нежность и благодарность за его беспокойство обо мне и в то же время страх из-за шляпы, попавшейся на глаза помощнику да Силвы. Однако Гамбоа по-прежнему не давал о себе знать: возможно, мне повезло и он ужинал дома, в кругу семьи, слушая сетования жены о ценах на мясо и постепенно забывая, что обнаружил присутствие другого мужчины в номере иностранки, за которой ухаживал его шеф.
Хотя Мануэлу не удалось провести переговоры в отдельной комнате, он позаботился, чтобы мы расположились довольно далеко друг от друга: мужчины — в одном конце просторного зала, в кожаных креслах перед незажженным камином, женщины — у огромного окна, выходившего в сад.
Мужчины приступили к делу, а мы тем временем наслаждались шоколадными конфетами. Разговор начали немцы, сдержанно излагая свои предложения, и я, напрягая слух, мысленно записывала все, что удавалось услышать. Шахты, концессии, разрешения, тонны. Португальцы возражали и спорили, громко и торопливо. Вероятно, немцы выдвигали не самые выгодные условия, но люди из Бейры, недоверчивые и настороженные, были полны решимости не уступать. Атмосфера, к счастью для меня, накалялась все больше. Голоса звучали теперь совершенно отчетливо, временами переходя на крик. Между тем моя голова, работавшая как машина, не переставала записывать все, что они говорили. Я не могла вникнуть во все подробности, но ловила множество обрывочных сведений. Штольни, корзины, грузовики, бурение, вагонетки. Чистый вольфрам, вольфрам высокого качества, без примеси кварца и пирита. Экспортные пошлины. Шестьсот тысяч эскудо за тонну, три тысячи тонн в год. Долговые обязательства, золотые слитки, банковские счета в Цюрихе. Помимо всего этого, мне удалось почерпнуть и несколько сочных порций более связной информации. Да Силва несколько недель посвятил тому, чтобы собрать владельцев крупных месторождений и устроить их эксклюзивные переговоры с немцами; если все пойдет как задумано, то меньше чем через две недели они резко и одновременно прекратят все поставки британцам.
Услышав, о каких суммах идет речь, я поняла, почему владельцы вольфрамовых рудников и их жены выглядят настоящими нуворишами. Новые перспективы превращали вчерашних крестьян в зажиточных собственников, избавляя от необходимости работать: блестящие авторучки, золотые зубы и меховые горжетки — самое малое, что они могли продемонстрировать в ожидании миллионов эскудо, которые готовились выложить немцы за доступ к вожделенным месторождениям.
Чем дольше я вслушивалась в разговоры и яснее представляла себе размах этого дела, тем страшнее мне становилось. Все это явно не предназначалось для чужих ушей, и мне не хотелось даже думать о том, что со мной произойдет, если Мануэл да Силва узнает, кто я такая и на кого работаю. Мужчины вели переговоры почти два часа, и пока они с жаром все обсуждали, беседа в женском кругу постепенно сошла на нет. Когда разговор между немцами и португальцами шел по кругу, не сообщая мне ничего нового, я переключала внимание на их жен, однако португалки уже не реагировали на мои попытки чем-то их занять и клевали носом, с трудом преодолевая сонливость. Привыкшие к суровой сельской жизни, они, вероятно, ложились спать с заходом солнца и поднимались на рассвете, чтобы дать корм скоту и управиться с домашними хлопотами, поэтому затянувшийся вечер, с вином, конфетами и прочим изобилием, оказался выше их сил. Тогда я решила сконцентрироваться на немках, но те, как выяснилось, тоже не слишком жаждали общения: мы уже перебрали все банальные темы, а отсутствие общих интересов и знания языка не способствовало оживленной беседе.
Я осталась без собеседников, и роль хозяйки, развлекающей гостей, неуклонно от меня ускользала: следовало срочно что-то придумать, чтобы внести оживление, и в то же время, не ослабляя внимания, поглощать информацию. К счастью, в конце зала, где сидели мужчины, внезапно раздался дружный взрыв смеха. Затем начались рукопожатия, объятия и поздравления. Переговоры прошли успешно.
62
— Вагон первого класса, восьмое купе.
— Ты уверена?
Я показала ему билет.
— Отлично. Я тебя провожу.
— Ну что ты, не стоит, честное слово.
Он проигнорировал мою последнюю фразу.
К чемоданам, с которыми я приехала в Лиссабон, добавились несколько коробок со шляпами и две большие дорожные сумки, набитые вынужденными покупками: все это, по моему распоряжению, отправили на вокзал заранее. Остальные приобретения должны были прислать в Мадрид сами поставщики. Из всего багажа при мне остался лишь небольшой чемоданчик с самым необходимым для предстоявшей ночи в поезде. Ну и еще кое-что: альбом для рисования со всей собранной информацией.
Когда мы вышли из машины, Мануэл вызвался поднести мой багаж.
— Мне не тяжело, он совсем легкий, — попыталась возразить я, чтобы не выпускать из рук чемоданчик.
Однако пришлось сдаться без боя — я понимала, что упрямиться в этом случае нельзя. Мы вошли в вестибюль вокзала, непринужденные и элегантные: я была одета с изысканным шиком, а он, сам того не зная, нес доказательства своего предательства. Огромный вокзал Санта-Аполония капля за каплей принимал поток пассажиров, прибывавших на ночной поезд в Мадрид. Среди них были супружеские пары, семьи, друзья, одинокие мужчины. Некоторые уезжали с холодностью и равнодушием, словно покидая то, с чем не жаль расставаться; другие, напротив, не скупились на слезы, объятия, вздохи и обещания, которые, возможно, никогда не исполнятся. Я не относилась ни к одной из этих двух категорий: ни к бесстрастным, ни к сентиментальным. Я была другой. Из тех, кто отправлялся в дорогу с надеждой и уезжал не оборачиваясь, предпочитая отряхнуть прах со своих ног и навсегда забыть оставшееся позади.
Большую часть дня я провела в своем номере, собираясь в дорогу. Вернее, якобы собираясь. Сняла одежду с вешалок, достала вещи из выдвижных ящиков и сложила все в чемоданы. Однако с этим я справилась довольно быстро и остальное время занималась более важным делом: записывала информацию, полученную на вилле да Силвы, зашифровав ее в виде тысяч стежков на набросках в альбоме. Этому занятию мне пришлось посвятить много долгих часов. Я взялась за это еще ночью, сразу же по возвращении в гостиницу, когда услышанное было свежо в памяти: мне удалось раздобыть столько информации, что многие детали могли просто улетучиться, не запиши я их немедленно. Мне довелось поспать лишь три-четыре часа, и, едва проснувшись, я снова взялась за работу. Все утро и несколько часов после полудня я старательно переносила на бумагу полученные сведения, превращая их в бесконечную последовательность коротких и четких сообщений. Результатом моей работы стали более сорока выкроек, испещренных именами, цифрами, датами и множеством другой информации, — и все это на страницах невинного альбома для рисования. Выкройки переда и спинки, рукавов, манжет, поясов — наброски, не предназначенные для воплощения, но содержавшие вдоль своих контуров сведения о зловещей сделке, призванной укрепить разрушительную мощь немецких войск, ураганом продвигавшихся по Европе.
