Однако это было совсем не так. И хотя моя жизнь протекала среди таких же ослепительных тканей, в каких блистали дамы в этот праздничный вечер, я в отличие от них проводила дни не в размеренной праздности, а в бесконечной работе, ненасытно поглощавшей мои силы и время и днем, и ночью.
Моя встреча с Хиллгартом состоялась два месяца назад, сразу после визита ко мне Бейгбедера и Игнасио. О первом из них я рассказала все до мельчайших подробностей, о втором же предпочла умолчать. Возможно, мне не следовало это скрывать, но что-то меня удержало: стыд, неуверенность или, может быть, страх. Я понимала, что появление в моем доме Игнасио — следствие моего неблагоразумия: я должна была поставить Хиллгарта в известность о слежке при первом же подозрении, и тогда, возможно, сотруднику министерства внутренних дел не удалось бы беспрепятственно проникнуть в мою квартиру и как ни в чем не бывало ждать меня в зале. Однако моя встреча с Игнасио была слишком личной, слишком волнующей и болезненной, чтобы рассказывать о ней представителю британских спецслужб. Конечно, утаив ее, я нарушила свод правил, которые обязана была соблюдать, но тем не менее поступила именно так на свой страх и риск. К тому же я не только это скрыла от Хиллгарта, ни слова не сказав, что новая помощница, принятая мной на работу, — человек из моего прошлого. К счастью, ни появление в ателье доньи Мануэлы, ни визит Игнасио не имели — по крайней мере пока — никаких последствий: никто не объявился на пороге с распоряжением о моей депортации, не вызвал на допрос в какое-нибудь зловещее учреждение, и призраки в плаще наконец перестали меня преследовать. Действительно ли меня решили оставить в покое или это было лишь временное затишье — оставалось только догадываться.
На встрече, куда Хиллгарт срочно вызвал меня после визита Бейгбедера, он вел себя с той же невозмутимостью, как и в первый день нашего знакомства, но интерес, проявленный им к мельчайшим деталям моего рассказа, дал мне понять, что в британском посольстве весьма обеспокоены новостью об отставке министра.
Мне без труда удалось найти адрес, указанный в зашифрованном сообщении: второй этаж старинного особняка, ничего подозрительного. Я нажала на звонок, и через несколько секунд дверь открыла немолодая медсестра, пригласив меня войти.
— Я на прием к доктору Рико, — объявила я, следуя полученным инструкциям.
— Пройдемте, пожалуйста.
Как я и предполагала, в просторной комнате, куда меня провели, ждал вовсе не доктор, а англичанин с густыми бровями, не имевший никакого отношения к врачебной практике. Хотя в «Эмбасси» я привыкла видеть его в синей форме военно-морских сил, на этот раз он был в гражданской одежде: элегантном костюме из серой фланели, светлой рубашке и галстуке в крапинку. Интерьер комнаты оказался обычным для медицинского кабинета: металлическая ширма, шкафы со стеклянными дверцами, полные склянок и аппаратов, кушетка в стороне, развешанные на стенах дипломы — и Хиллгарт довольно странно смотрелся среди всего этого. Он энергично пожал мне руку, и мы сразу перешли к делу, не теряя времени на приветствия и формальности.
Как только мы уселись, я начала рассказывать, поминутно вспоминая свою встречу с Бейгбедером и стараясь не упустить ни одной детали. Я передала Хиллгарту все услышанное от полковника, подробно описала его состояние, ответила на десятки вопросов и вручила ему письма для Розалинды. Мой рассказ длился более часа, и Хиллгарт все это время сидел неподвижно, напряженно наморщив лоб и выкуривая одну сигарету за другой.
— Пока неизвестно, какие последствия повлечет для нас эта отставка, но складывающаяся ситуация не внушает особого оптимизма, — произнес Хиллгарт, гася последнюю сигарету. — Мы проинформировали об этом Лондон, но еще не получили ответа и пребываем в ожидании. Поэтому я прошу вас быть очень осторожной и не допускать оплошностей. То, что вы приняли в своем доме Бейгбедера, могло сильно вам навредить; я понимаю, вы не могли не впустить его, и поступили правильно, успокоив и, возможно, удержав от еще более безрассудных поступков, но при этом подвергли себя огромному риску. Так что впредь будьте предельно благоразумны и старайтесь больше не попадать в подобные ситуации. И еще: обращайте внимание на подозрительных людей вокруг, в особенности возле вашего дома, — вы всегда должны помнить о возможной слежке.
— Я постараюсь, не беспокойтесь, — заверила я. Мне показалось, что Хиллгарт, вероятно, что-то подозревал о наблюдении за мной, но я предпочла об этом не спрашивать.
— Все еще больше осложнится — это единственное, что пока можно сказать с уверенностью, — добавил он, вновь протягивая мне руку, на этот раз уже на прощание. — Сейчас, когда они избавились от неудобного министра, мы полагаем, немцы значительно усилят свое влияние на территории Испании, поэтому всегда будьте бдительны и готовы к любым непредвиденным обстоятельствам.
В течение следующих месяцев я вела себя в полном соответствии с указаниями Хиллгарта: избегала рискованных ситуаций, старалась меньше появляться на людях и целиком сконцентрировалась на выполнении своих обязанностей. В ателье было много работы, и день ото дня ее становилось все больше. Относительное спокойствие, установившееся с появлением в мастерской доньи Мануэлы, продолжалось всего несколько недель: количество клиенток росло, и с приближением Рождества заказов стало столько, что мне самой пришлось трудиться в поте лица. Однако наряду с этим я выполняла и другую, тайную работу, о которой никто не догадывался. Подгоняя на одной из клиенток коктейльное платье, я одновременно получала информацию о том, кто приглашен в немецкое посольство на прием в честь Гиммлера, шефа гестапо, а снимая мерки с баронессы для ее нового костюма, узнавала, с каким энтузиазмом немцы ждали появления в Мадриде ресторана Отто Хорхера, столь популярного у нацистов в Берлине. Обо всем этом и многом другом я усердно информировала Хиллгарта, тщательно составляя короткие сообщения, шифруя их в виде стежков на выкройках и регулярно передавая все это по условленному каналу. Следуя его предостережениям, я старалась все время быть начеку и замечать происходящее вокруг. Кое-что действительно показалось мне странным, и я не знала, случайными ли были эти события. Однажды в субботу я не встретила в музее «Прадо» того молчаливого лысого человека, который обычно принимал у меня папку с выкройками: он исчез, и больше я его никогда не видела. Через несколько недель девушка, работавшая в гардеробе салона красоты, тоже исчезла, и вместо нее появилась другая женщина — немолодая и полная, но такая же невозмутимая, как ее предшественница. Повсюду кишели агенты, занимавшиеся слежкой, и я научилась распознавать этих людей — немцев огромного роста, безмолвных и мрачных, в длинных, почти до пят, пальто, и худых испанцев, нервно куривших возле подъездов, у входов в кафе или перед афишами. Хотя следили они не за мной, я старалась их избегать и, заметив, сворачивала куда-нибудь или переходила на другую сторону улицы. Иногда, чтобы не проходить мимо и не встречаться с ними лицом к лицу, я укрывалась в каком-нибудь магазине, останавливалась у продавщицы каштанов или возле витрины. Правда, бывали случаи, когда эти люди появлялись неожиданно и у меня не было возможности что-либо предпринять. Тогда я набиралась мужества и твердо шагала вперед, высоко подняв голову. Уверенная в себе, отстраненная, почти надменная, словно несла какую-то покупку или сумочку, полную косметики, а не выкройки с зашифрованными сообщениями, касавшимися жизни самых влиятельных фигур Третьего рейха в Испании.
