Несколько дней назад, уже под вечер, я взяла в руки бисерную вышивку, в которой пока так и не преуспела, и спустилась в садовую беседку, вознамерившись поприсутствовать на очередном уроке своих детей. Замученный заботами Марвин важно восседал за столом, склонившись над толстой книгой, а его окружила любознательная ребятня, затаив дыхание следившая за перипетиями увлекательной сказки. Я скромно опустилась в самое дальнее кресло и сделала вид, будто занята только рукоделием. Но моего показного смирения хватило ненадолго.
– Скакал орк-княжич три дня и три ночи… – хорошо поставленным баритоном читал Марвин, выразительно шевеля бровями и нагнетая атмосферу загадочности.
– Ага, пока у него скакалку не отобрали… – ироническим шепотом прокомментировала я, подмигивая Люцию.
Мальчик тут же прикусил губу, сдерживая смех, а Мириам шаловливо фыркнула, вежливо прикрываясь носовым платком. Некромант одарил меня недовольным взглядом, перелистнул страницу и продолжил чтение:
– А Василиса-царевна вышла во двор, три раза вокруг себя поворотилась да и упала наземь…
– Эпилепсия – очень неприятное заболевание! – брякнула я, утыкаясь носом в запутанный клубок из ниток и бисерных бусин, который скорее напоминал какое-то жуткое безобразие, чем потенциальное произведение искусства. М-да, с мечами-то у меня куда как ловчее получается…
Мириам и Нина открыто хихикали на два голоса. Марвин сердито захлопнул книгу, украдкой показал мне кулак и обратился к развеселившимся ученикам:
– Ну и что вы поняли из сказки про молодильные яблоки?
– А они и в самом деле существуют, эти яблоки? – подозрительно спросил сидящий чуть поодаль Кса-Бун.
– Ну – задумался некромант, дергая себя за рукав мантии, – а почему бы и нет? Приносила же Мелеана с Радужного уровня живую и мертвую воду…
– Мама, – требовательно протянул Люций, – а молодильные яблоки ты там видела?
Я проказливо ухмыльнулась:
– Ну насчет яблок врать не стану, а вот молодильных слив у нас в саду полным-полно, особенно когда они еще недозрелые. Вон вчера дядька Гийом ими злоупотребил, так потом рассказывал горничным на кухне, что, пожалуй, уже лет двадцать так шустро в уборную не бегал и что, мол, сливы эти бодрят почище любого патентованного некромантского зелья…
Дети хохотали до икотки. Опершись на рукоятку своего неразлучного топора, басовито хрюкал дюжий канагериец, кулаком утирая слезящиеся от смеха глаза. Оскорбленный в лучших чувствах Марвин, особенно обидевшийся на мои выпады в адрес его снадобий, побелел от гнева, но тем не менее выражался безупречно тактично:
– О, наша мудрая повелительница, – определение «мудрая» в его исполнении прозвучало донельзя язвительно, – а не пойти ли вам куда подальше… например, на мечах поупражняться? А то ведь вы вразумляющих слов не понимаете, будто родом из какой-то иноязычной страны происходите…
– Ты хотел сказать – из наглоязычной? – усмехнулась я. – Дети, а ну – кто со мной в мяч играть хочет? – И я увела с собой всю компанию, к которой пару минут спустя присоединился и сам некромант, никогда не страдавший злопамятностью.
Мы дружно прорезвились на лугу весь вечер, вплоть до наступления темноты, увлеченные нехитрой игрой, – и в этом тоже заключалась частичка простого, доступного всем счастья…
А сейчас я сидела на полу в оружейной зале, листала пожелтевшие от старости страницы Хроник Бальдура и попутно подробно анализировала прошлое, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. Прошлое – как тесно переплетается оно с настоящим, как сильно влияет на будущее! Кажется, я поняла это только сейчас, беспристрастно оценив деяния дней ушедших и вспомнив все. Я нашла допущенную мною ошибку, ставшую для нас роковой. Именно она, а отнюдь не волшба Саймонариэля, во всем мне сознавшегося, воспрепятствовала возвращению Астора, так и не сумевшего прорваться в мир живых. И эта ошибка лежала целиком на моей совести. Любовь не терпит эгоизма. Любовь невозможно использовать в каких-либо корыстных целях, преследуя личную выгоду. Любовь все равно почувствует присутствующую в нас фальшь и не простит низменного обмана. Я любила Астора не ради него самого, а лишь ради себя, предвкушая, какое неземное счастье доставит он мне своим возвращением, и ничуть не заботясь о том, какое счастье я способна подарить ему взамен. Пророк Логрин оказался прав – нужно творить добро не ради личной выгоды, а ради самого добра. Счастье пугливо и хрупко, его невозможно вымолить или украсть, его можно лишь создать, причем только своими руками и делами. Я оказалась недостойной возвращения Астора, но заслуживала ли я его теперь, изменившись сама и изменив окружающий меня мир? Возможно, любовь и правда не поддается реанимации, но почему же тогда день за днем я взываю к ней снова и снова, призывая воротиться в мое сердце уже не ради меня самой, а хотя бы ради него – мужчины, скитающегося в пустоте небытия? И ведь сейчас я готова заплатить любую цену за то, чтобы душа Астора все-таки обрела свое заслуженное счастье, пусть даже за счет моей разбитой жизни…
Я уже почти забыла, как может звучать новая песня, но сегодня она родилась сама, вобрав в себя всю боль моей истощенной страданием души:
Я знаю, смерть – необратима,
Так отчего пытаюсь вновь
Не проходя спокойно мимо,
Реанимировать любовь?
Любовь по краю смерти бродит,
Но, не страшась беды оков,
Цепочкой за собою водит
Слепых, беспечных дураков.
Вот, плотно к линии обрыва
Расставив обреченных в ряд,
Любовь речет слова призыва…
Слепцы ее благодарят…
И каждый, кто решился с кручи
Шагнуть, поверив в страсти нить,
На миг короткий мрака тучи
Сумел собою осветить.
Сгораем искрами в полете,
Сверкаем ярко – как смогли, —
Ведь нынче, право, не в почете
Те, кто сумел достичь земли.
А тот один, кто тверди грешной
Коснулся – и остался жить,
Ужасной гибелью неспешной
За это должен заплатить.
Душевным болен он терзаньем,
В нем заживо свернется кровь,
Но он, глупец, горит желаньем
Реанимировать любовь…
Мое прошлое стало воистину бесценным даром, принесшим мне десятки полезных уроков. Я много узнала и много испытала, я выполнила данные обещания и изведала множество тайн нашего мира, но при этом я все равно не смогла постичь главного – почему на кожаной обложке книги до сих пор не появилось название, когда-то обещанное мне Единорогом в Храме света? Значило ли это, что мой путь еще не закончен? И почему в Хрониках остался еще один чистый лист – единственный, самый последний… Последняя веха на длинном жизненном пути…
Я смотрела на этот пустой лист, и желание заполнить его становилось невыносимым. Я должна увековечить на нем нечто заповедное и недоступное – то, без чего моя жизнь стала пустой и бессмысленной… Я сняла со стены маленький кинжал и провела по своей ладони его острым кончиком. Несколько капель алой крови вытекли из свежего пореза и упали на чистый лист, складываясь в буквы, образовавшие самое дорогое для меня имя. Имя того, кто так и остался тем нереальным, горьким, краденым счастьем, коего я не смогла обрести, невзирая на все мои победы и поражения. Наивысшим счастьем, по-прежнему недостижимым для меня даже в этот самый миг…
