Нина: Арик сделал меня… Арик всегда за меня очень переживал. За меня никто никогда не переживал. А Арик переживал и еще не…
Тами: Зачем ты согласилась на это… это даже расследованием не назовешь – на эту выходку идиотскую? Это же не метод.
Нина: Мы были придурки. Молодые придурки. Оставь нам на это право.
Тами: Вы не такие уж юные были. За тридцаточку вам всем было.
Нина: Да, есть такое. С возрастом у нас всегда были проблемы. Пограничная ситуация, осажденная крепость которая… ну, она провоцирует инфантилизм.
Тами: Пограничная ситуация делает тебя взрослее на несколько поколений вообще-то.
Нина: Это разные границы.
Тами: Зачем ты его вытащила?
Нина: Я так и знала, что ты не поймешь.
Тами: Так объясни.
Нина: Пользуясь твоей терминологией… Я жила в стране, которая только и знала, что компромисс. И до сих пор… только его и знает. Между милосердием и мухлежом большой разницы нет. Ищешь разницу, находишь компромисс, так и… На том и выжили. Это большое умение – искать компромисс.
Тами: Ты там не живешь уже.
Нина: Там нечего делать. Но все-таки большую часть жизни…
Тами: Хорошо, это неважно. Можешь объяснить все-таки?
Нина: Да все просто очень. Пожалела я его? Конечно, пожалела. Ты б на него посмотрела тогда. А еще… Я хорошо понимала, что Димка захочет быть с ним. А я хотела быть с Димкой. Мой единственный шанс был – быть с ними вместе.
Тами: Снова? После того…
Нина: Дай договорить, пожалуйста. Да, у них там была любовь, страсти в клочья, накал такой… высокоинтеллектуальный. Это вы были всегда страстные, влюбленные, а я нет. Я спокойнее. Я хотела быть рядом с ним. Мой единственный шанс быть с ним – это быть с ними вместе. Так что вот. Если разложить на составляющие – немножко милосердия, немножко жульничества. Немножко расчета – Дима же… Понимаешь… Я ему тоже была нужна. Когда вообще не нужна, это не длится. А у нас длилось. Я так рассудила: не может человек постоянно жить в страсти. Ему нужен какой-то угол покоя. Ну вот… Я и была этот угол. Вторая роль – неплохая роль. Мой единственный шанс был – успокоиться.
Тами: Не понимаю. Не понимаю.
Нина: Да ты и не поймешь. За пару дней до баттла Димка пришел, говорю: травы хочешь? Нет, говорит, дай я лучше суп сварю. Капуста есть у тебя? И сварил щи. Я тогда поняла. Как же объяснить-то. (Вдруг всплыло воспоминание: когда его посадили, она зашла к нему домой. Они у него редко бывали, они в основном у нее зависали, в дедовой квартире, неремонтированной, но здоровой. И вот тоже, как объяснить… Квартира-то у него была, а как часто он у нее торчал. Если совсем не хочешь – не будешь… Ну ладно. Тут, значит, что-то надо было забрать. Вещи какие-то. И вот она входит, родители дали ключ. Сами не могли… Входит она, значит. Гарсоньерка где-то в жопе мира. Во-первых, идеальный порядок. Всё по полочкам, всё на месте. Как в гостинице. Так смешно: сам весь крутой, сложный, перекрученный – а тут порядок какой-то такой… гимназический. А во-вторых… Стоят в прихожей две пары одинаковых кроссовок. Белые, как он любит. Черт знает, как называются. Но одинаковые. Одни чуть более поношенные, ну явно уже надевал пару раз. Вторые новые. Зайчик мой бедный, по типу – весь мир перевернул вокруг себя? А кроссы одинаковые. Ничего этого Тами не поймет, хоть умри.) Ну и вот.
Плохо было, когда он старался со мной затрахать все воспоминания о Саше. Замещение – это, знаешь… больнее удара нет. А потом, когда Сашка уже был с нами… это уже было другое. Я не сразу это поняла, но потом поняла. Когда щи. С кем-то – спор, бешенство, драйв, страсть, азарт. Язык тела. Химия. Безумие вот это все. А с кем-то – щи и норма. И Сашка мне всегда это объяснял. Он сам норму примерно в рот… в гробу видал, но право на нее признавал. Я и была правом на норму. А Сашка никогда монополистом не был. Ему это легко давалось. А компромисс – он в том, чтоб с собой помилосерднее. Димка мне потом сказал: «Нинка, не дури, конечно, я тебя очень люблю». Это того стоило.
Тами: После всего, что он сделал… вытаскивать его… После всей этой безответственности…
Нина: Ты сама сказала ему, что нет в мире виноватых!
Тами: Я сказала и жалею! Что ты прицепилась к этой фразе! Я хоронила Арика в этот день!
Нина: Бывают, значит, и у вас моменты слабости.
Тами молчит. Ковш от экскватора. Через пару недель после похорон Арика возникло это ощущение – не грустно, не плохо, а вроде залезли внутрь и черпнули ковшом экскаватора. По всему Тель-Авиву, как всегда, шла бесконечная стройка, и вот эти ковши на каждом шагу. Если без метафор – это просто тяжелая усталость без причин. Но без метафор не выходит, метафора – галлюцинация. Как будто это она с ними бесконечно курила, а она же вообще никогда. Сколько лет прошло – ковш все с ней, зримый, ощутимый внутри. Черпает аккуратно, зубцами внутренности не ранит. Просто вынимает половину, две трети. Семь восьмых.
«Он тебе сказал, а ты и поверила, дурочка. Думала, он устанет от Саши? А тут ты как раз под боком? С милосердным супом? Сколько раз-то он тебе это сказал? Один? А ты купилась? На что ты подписалась? Знаешь, сколько раз Арик мне говорил… Знаешь, как он про тебя говорил? Знаешь, как он тебя жалел, как переживал, как говорил: не вылезет, не вылезет, совсем с головой утонула, дуреха… Ты думаешь, вы близки были? Ну ладно, близки, но он же тебя просто опекал все это время, просто ответственность его, просто он боялся, что ты без него совсем…»
Ничего этого Тами не произносит. Щадит, что ли?
Я возвращаюсь с пластиковым стаканчиком.
Говорю: Курить можно, оказывается, но пепельниц нет. Вот сюда можно пепел… А, вы уже… Так, давайте вернемся к студентам. Нина, если ты против кафедрального метода, то какие у тебя претензии к нынешнему мероприятию? Я целенаправленно спрашиваю, без наездов и конфликтов, просто с прицелом на будущее.
Нина: Да нет… все вы правильно сделали… Может, чуть-чуть стоило бы их изначально подготовить, не знаю… Но вообще нет, нам просто всем нужно как-то быть попроще… Без снобства…
Я: Тами, если мы признаем, что кафедральный метод действительно себя не оправдал и уже не работает, то какой канал донесения навыков тебе кажется верным?
Тами молчит. Нина осторожно улыбается: победила, переубедила. Кажется. Тами молчит. Которая-то по счету сигарета догорает до фильтра. Арик тоже был кудрявый. И сейчас бы тоже был седой, хотя это трудно себе представить. Так она и не увидела его не юного. На этих вот ругалась за инфантилизм, а ведь никого юнее тебя на свете не было, Ар. Как они мне надоели все, ломаные-переломаные, достоевские, вывернутые наизнанку, живые. За окном непонятно что. Мы сидим посреди огромного университетского центра, в стеклянной коробке в самой его середине. Кондиционер. Убитое ощущение сезона – то ли удущающая жара на улице, то ли ноябрьская хмарь. Окна закрыты жалюзи, но если их поднять, увидишь не улицу, а начинку здания: лестницы, галереи, лифты, открытые комнаты и залы, все носятся, парочки валяются на диванах, кто-то играет на гармошке – вневременная картинка универсального студенчества.
