– Вы готовы были ее посвящать в подробности?
– Да ну вы что. Наплел бы чего, надо было наплести. Хоть разговор был бы. Последний.
– Последний?
– В августе 14-го года, как вы понимаете, я лишился возможности выездов за границу.
– Ваша дочь не приезжала больше в Россию?
– Дочь? Не приезжала. Рассказывать дальше? Давайте перерыв?
– Хорошо, давайте прервемся.
Камера идет. Тамара запретила ее выключать. Чай, нитроглицерин, сигарета.
– К концу 15-го года мне поручили особо секретное дело. Это опять Тимур мне позвонил и вызвал на встречу. Он сказал: в нашем регионе опять проблемы. Я, честно сказать, знать не знал, что там в нашем так называемом регионе. Тимур говорит: «Сергей, там проблемы. Ты знаешь, регион сложный. Тут по всей Европе однополые браки легализовывают, а там сам представляешь, что делается. Люди об этом узнаю́т, люди сами про себя начинают иметь идеи всякие. Мы на официальном уровне нашу позицию разъяснили: Россия – страна огромная, люди разные, где примут, а где на вилы поднимут. Но уже волна пошла. Парни молодые там… решают про себя всякое… А потом их старшие братья убивают. Надо разбираться с ситуацией. Кто может? Мы можем. У нас опыт и знание специфики».
– В чем заключалась ваша помощь? Как вы могли помочь?
– Мы могли урегулировать обстановку. Мы стали туда ездить, разведывать ситуацию. К сожалению, мы поздновато спохватились – это все разнюхали журналисты и стали поднимать хай. Это все, с моей точки зрения, было совершенно безнравственно. И до сих пор так думаю.
– Что вы имеете в виду?
– Ну вот какой прок от хая? Вы мне скажите? Только привлекать внимание, только имя себе делать, а региону помощи никакой.
– Какую помощь вы оказывали региону?
– Мы проводили работу. Мы старались успокоить напряжение, которое там возникло. Вы себе этих людей не представляете, а я их хорошо знал. Вы представляете себе, что чувствует отец семейства, если узнает такое про своего сына? Убивает просто, и всё. Вот они и убивали.
– А вы-то что могли с этим сделать?
– Разговаривали мы.
– С отцами?
– Нет, ну с отцами бессмысленно было говорить. С матерями говорили, женщины мягче там. С парнями этими говорили. Старались их увещевать. Нам надо было очистить регион. Любыми способами.
– Вы пытались их изменить? Наставить на путь истинный? Заставить их не быть геями?
– Изменить там иной раз мало что изменишь. Но можно уговорить быть аккуратнее, не подставляться, смирять себя – тоже, конечно, важная практика. Я говорил и продолжаю говорить: это было безнравственное действие – и разглашать эту информацию в регионах, и потом лезть журналистам в регион…
– Какую информацию?
– Да о браках этих, просто о самих случаях… Кому хаханьки, а кому вся жизнь на кону. Народ очень тяжелый. Я говорю же, на вилы могли поднять. Кому это надо? У всего мирового сообщества на виду.
– Ваша деятельность имела успех? Вы кого-то смогли переубедить?
– Мало кого. Процент был низкий, в корень зрите. Но там ситуация далеко зашла. Тогда мы крепко задумались. Пожар назревал. Пресса вся стояла на ушах, то и дело туда лезли, ублюдки непрошеные. Тогда мы вспомнили нашу старую практику. Я был как мозговой центр. Тимур мне сказал: проблему надо решать системно. Я поднапрягся и выдал вариант. Надо парней оттуда вывозить, я сказал. Просто очаги напряжения гасить. Любой ценой.
– Вывозить куда?
– Это был следующий вопрос. Я сперва думал поднять наши старые схемы. Потом понял: какое там! Все изменилось, страна изменилась, мир весь изменился кардинально. Схемы надо было придумать новые. Было ясно, что опять нам нельзя располагать большими ресурсами, в смысле, человеческими. Там нужен был узкий круг самых верных, самых надежных. Нам нужен был человек в Ингушетии, человек в Москве и пара человек в разных посольствах. Схема была такая: вывозим сначала в Магас, оттуда переправляем документы в Москву, в ту минуту, как они готовы, – перевозим парней в Москву, оттуда в тот же день отправляем дальше.
– Дальше – это куда?
– В Германию. По большей части в Германию.
– Что значит – документы готовы? Вы делали им визы?
– Да.
– Какие именно?
– Самые обычные, туристические. Ничего большего.
– Вы переправляли этих молодых людей в Германию – и как, вы предполагали, дальше должна развиваться их судьба? Они приезжали с туристической визой – что они должны были делать там дальше? Где жить?
– Это уже была не наша проблема. Знаете, когда речь идет о жизни и смерти, тут особенно не до капризов. Мы делали, что могли. Дальше был вопрос уже к ним. Жить хочешь – придумаешь.
– Как оформлялись эти ваши услуги? С кем вы вели переговоры?
– Переговоры вели с зажиточными семьями: вы же понимаете, что все это стоило денег – и скорость, и конспирация, и риски. Зажиточными и, я бы сказал, чуть более… чуть менее… с более лояльными. С теми родителями, которые были готовы платить.
– Сколько стоила эта услуга?
– Точные цифры я вам не назову – зона, знаете, не лучшее место для сохранения памяти. Это все есть в моем деле, можете посмотреть, материалы в доступности.
– По крайней мере, из чего складывалась эта сумма?
– Стоимость билетов, перелеты, переезды, скоростное оформление документов, наш процент.
– Высокий?
– За сохранение жизни? И риски, которые мы на себя брали? Соразмерный.
А готовность платить тут – это не только вопрос финансовый. Это и определенная мягкость по отношению к своему ребенку, и готовность купить ему возможность жить – в обмен на то, чтобы никогда его больше не увидеть, – но в то же время это гигантский риск. И не все были готовы на него идти. У нас были случаи, когда договоренности срывались. Именно потому, что люди в последний момент отказывались – боялись, что об этом узнают. Тут уже мы оказывались в тяжелом положении. Если ты оказываешь такую услугу и все идет по плану, тут тебе все гарантии твоей уже безопасности. Мы могли точно быть уверены, что конфиденциальность обеспечена. А если договоренность сорвалась?
– Как вы обеспечивали свою безопасность?
– Где-то летом… Да, летом, может, в мае, не помню точно, позвонила Саша по скайпу. Мы как-то еще долго не могли сговориться, у нас было не в заводе созваниваться, тут она как-то специально написала: отец, когда ты будешь дома, я хотела поговорить с вами обоими. Мы наметили одни выходные, но там как раз был юбилей у одного товарища, отмечали на даче, перенесли на другие. Тон был самый обычный, хотя мы понимали, что будет какое-то известие. Честно? Про беременность подумали. Но нет. Саша еще так нас к этому подвела… Мол, не волнуйтесь, мне предстоит операция, она совершенно плановая, и она не из-за медицинских проблем. Я хочу сменить пол. «Я собираюсь», она сказала. Вы можете себе представить нашу реакцию. Я не хочу… Ну что я буду вам описывать в подробностях… Сначала мы просто ничего не могли понять, не верили, не могли расслышать. Потом… ну, жена сразу стала рыдать. Я не мог даже спросить. Я всякого мог ждать, а такого не мог себе представить. Она никогда… Ей не нравились женщины, она не переодевалась в мужскую одежду… Тут, впрочем, как разберешь, как молодые люди тогда ходили. Ну джинсы, ну штаны какие-то необычные – это показатель? Никогда никаких разговоров таких не было. Я знал, что такое в мире бывает, – но вот об этом, в отличие от другой сексуальной ориентации, как это тогда называлось, я не знал ничего. Вообще. Совсем. Пару раз что-то где-то… какие-то истории… в глянцевых журналах жены… по телевизору… Темный лес, короче говоря. Я не знал, куда кидаться. Что спрашивать? Тяжелая ли операция? Как тебя будут звать? Как твоя работа будет? Что ты вообще себе придумала, у тебя совсем крыша поехала?
