– И его же не выпускали, насколько я знаю? Не давали ходу?
– Да-да, мы там за него посражались… Но слушайте, про «Чакону» правда больше невозможно, я про нее двести интервью дал. Никакой крамолы не было ни тогда, ни тем более сейчас. А по нынешним временам она даже с музыкальной точки зрения сплошное ретро.
– А не хотели вы ее как-то, как говорят, апгрейдить? Как-то актуализировать?
– Это чтоб у меня, значит, они в храме рэп читали? И чтоб нам потом всем двушечку? Была такая мысль, мы очень веселились всей труппой. Но нет, знаете, ничего уже с ней делать не надо. Она такая, как есть. Как шуба норковая из сундука – на века. Фасончик уже не тот, конечно, но молью не поедена и тепло держит хорошо. А может, потом и вообще в моду войдет. Серьезно: если есть чего нового сказать – надо говорить. Надо новые спектакли делать. Это большой вопрос ко мне – есть ли мне еще что сказать. Вызовы, как сейчас принято говорить. Я как-то стараюсь на них отвечать – другими спектаклями, другой своей деятельностью. Но уж точно не переделками «Чаконы»… ремейками…
– Про другую деятельность тоже сейчас поговорим, тут тоже инфоповод. Вы только что получили «Золотую маску» за постановку «Белокурого Экберта» – опять же, наши поздравления!
– Спасибо, спасибо!
– Тут вопрос будет банальный: именно Тик? Почему эта тема? И почему такой страшный спектакль?
– Ну а какой он может быть? Вы же помните Тика, у него там все довольно страшно. Почему именно сейчас? Как вам сказать… Бывает план, который вынашиваешь давно, а все как-то руки не доходят. А сейчас просто возраст уже. Просто возраст, знаете ли, ненавязчиво так тебе говорит: вот либо сейчас, либо уже прощай, план… Я не собрался помирать прямо сию минуту, но в некотором возрасте уже откладывать нельзя.
– Но все-таки. (Так, тут надо выкрутиться. Не надо мне, чтоб он уходил в эту тему возраста от прямого ответа.) Наверняка у вас был не один такой план, а реализовывать вы стали именно этот. Давайте я иначе спрошу: у всех ваших спектаклей есть обязательная параллель с насущными злободневными проблемами. Та же «Чакона» была… Ну и дальше – вы острый полемист, вы всегда в диалоге с современностью, хотя ставите всегда, скажу условно, классику. Всегда вы говорите эзоповым языком. Но вот здесь я ничего такого не увидела. Я права?
– Эзоповым, эк вы меня. Знаете, я вот против этого деления. Эзопов, не эзопов… Язык – он у нас один, общий, каждый метафоризирует в меру своей испорченности. Вы даром что в России никогда не жили, но все правильно считываете. И все, кому надо, все считывают – тут я ни от кого не таюсь, а просто рассчитываю на более или менее толкового зрителя. Знаете, современные художники вам бы объяснили, что современный художник – это не тот, который умеет хорошо рисовать, а тот, у кого зритель правильный. Я упрощаю, но вы понимаете. Метод мой – чеширский кот, помните, из «Алисы»? Метод мерцания. У меня были хорошие учителя.
– Простите?
– Сейчас, дайте я про Тика вам отвечу. Нет, Тик без связи с современностью.
– Так а что с котом-то?
– Чеширский кот, помните? Он там мерцал, у него то одна рожа видна, то он сам весь целиком, то одна улыбка. Вот меня так учили, это мой метод, достался мне от хороших учителей. Не надо все напрямую, не надо прямых трагедий или комедий. Нет черного, нет белого. Зритель сам все прочтет по улыбке кота. Тут, знаете, опять никакой дистанции между днем нынешним и днем минувшим, искусством классическим и современным. Ничего нового я не изобрел, просто нашел нужные слова для описания метода.
– В чем технически выражается ваш метод?
– Ну, тут много разных нюансов. В частности – об этом я много говорил уже в интервью, – мои актеры, как вам известно, часто вынуждены импровизировать, потому что я не прошу их учить текст наизусть, просто настаиваю, чтобы не учили, – заучивание, по моему глубокому убеждению, убивает все. Произнося текст от себя, они имеют одну задачу: держать это мерцание – между старым и новым, заученным и сымпровизированным, актерским и человеческим.
– Вы так им доверяете?
– Я их довольно придирчиво отбираю. Но тем, кого отобрал, верю уже безоговорочно. Человек, умеющий импровизировать, чувствовать момент, для меня бесценен.
– А кто эти учителя ваши?
– Разные были. Сама жизнь.
– Хорошо. Ну и, наверное, последний наш информационный повод. В России впервые широким экраном на федеральном канале показали «The Last of the Unjust»
[13]. Вы – организатор этого показа. Как вам это пришло в голову? Почему вдруг сейчас?
– Ну, знаете, тут вопрос, скорее, почему это не было сделано сто лет назад, почему «Шоа»… ну хорошо, в 74-м году его не могли показать в СССР, но почему его не показали сразу с началом перестройки? Почему «The Last of the Unjust» не показали в 13-м году, когда он был снят? Это все наш позор. И Клейман делал все, чтобы это преодолеть, – но показывалось это все малым экраном, и только «Шоа», а фильм про Мурмельштайна – величайший, с моей точки зрения! – вообще никогда не шел раньше. Так что это чистой воды исправление ошибок и попытка как-то залатать дыры истории… и собственной совести…
– Да, но скажите, а почему именно вы?
– Это набор случайностей. Я не был знаком с режиссером, но с каких-то довольно поздних лет… где-то после сорока уже, что ли… уже вот перестройка шла полным ходом, и я узнал, что у нас есть с ним какое-то такое о-о-очень туманное пересечение. Крайне далекое. Его отец или отчим, тоже, кстати, документалист, когда-то учился у моего деда знаменитого. Ну эти все уже померли давно. Я это держал в голове, особо не вдумывался. «Шоа» посмотрел давно, вот тогда, когда Миттеран с Горбачевым про показы договорились, а потом – ну сколько лет прошло? Это страшно представить. А потом вышел новый фильм, я был на показе в Париже, я был потрясен, раздавлен. Стали выходить новые интервью, везде говорилось о том, что в России он показан не будет. Тут я вспомнил, что у нас есть эта условная связь. Я подключил все возможные ресурсы…
– Почему только сейчас?
– Почему – что?
– Почему только сейчас вы решили организовывать эти показы? Фильм вышел довольно давно, все мировые премьеры давно состоялись.
– Тут тот же ответ – про возраст. В какой-то момент понимаешь, что откладывать нельзя.
– Вы договаривались с руководством канала. Вы должны были как-то объяснить свою позицию. Вы должны были их убедить, что показ этого фильма необходим; очевидно, что до вашей инициативы никто в России так не считал. Какими вы руководствовались аргументами?
– Я просто сказал, что это был позор, который нам надо смывать. И как можно скорее. Вот этих ровно слов оказалось вполне достаточно.
– Мне придется задать этот вопрос. Как выбиралась дата показа?
