Прицелившись, я бросила гравий в окно — и в то же мгновение увидела, как оно широко распахивается. Створка с силой отбила пущенные в нее камни, и они полетели обратно, обрушившись на меня метеоритным дождем. Один из них угодил мне прямо в лоб. Заваливаясь на спину, я подумала с подобающим моменту пафосом: «Ну все, умираю!» Но умереть я, конечно, не умерла. Умирают вообще не так уж часто.
— Ого! — прокричал сверху Джастин.
Я в ответ смогла лишь простонать нечто нечленораздельное.
Да я просто какой-то персонаж из анекдота. Анекдота, в котором я постоянно занимаюсь членовредительством, подвергаюсь побоям, отпиливаю себе части тела, вгоняю в ноги занозы и получаю камнем по башке. Я ощупала лоб и поднесла руку к глазам: ну конечно, кровь. Естественно, лоб разбит в кровь, как же иначе.
— Я сейчас спущусь, — крикнул он. — Никуда не уходи.
Я, в общем-то, никуда и не собиралась, так что осталась лежать на месте, глядя на покачивающуюся над головой темно-зеленую крону какого-то дерева — дуба, что ли. Я лежала и прислушивалась к себе. Мое дыхание, поначалу частое, становилось все тише и ровнее. Земля подо мной была холодной и влажной, пахло мокрой травой. Кровь не унималась, я чувствовала, как теплые струйки стекают по носу и щекам к самому рту. Я вытерла лицо рукавом, и белый как мел манжет тут же окрасился алым.
И вот я снова лежу в белой рубашке, а из меня хлещет кровь. Лежу и не могу встать. Как же мне это надоело.
Джастин вышел из-за угла все в тех же розовых штанах и грязно-белых кедах с развязанными шнурками.
— Привет, — сказала я, изо всех сил стараясь придать голосу беспечность.
Как будто я и не думала валяться в крови на газоне.
— О Господи, Майя! Как ты?
Я попробовала пожать плечами, но сделать это лежа оказалось не так-то просто.
— Какой у тебя голос простуженный, — заметила я, и с этим было сложно поспорить, «М» в его устах прозвучало как «Б». Красоты это моему имени не прибавило.
Он взял меня за правую руку и потянул, стараясь поднять, но никогда еще гравитация не казалась такой сильной, а мое тело — таким тяжелым. На какое-то мгновение я зависла в нескольких сантиметрах над землей, не в силах ни подняться, ни опуститься. Когда я наконец встала на ноги, Джастин мне улыбнулся. Теплой и — как мне показалось — ласковой улыбкой. Уголки его губ шевельнулись, как будто он собирался что-то сказать, но передумал. А мне бы так хотелось, чтобы он что-нибудь сказал. Что-нибудь хорошее.
Улыбка его погасла, и он наконец произнес:
— Ты на клоуна похожа.
Из гостиной, где я сидела меньше суток назад, доносился звук телевизора, но в комнате никого не было. Я успела разглядеть распухшее тело женщины-утопленницы, над которым бесцеремонно чавкал яблоком датский патологоанатом.
— А где твоя мама?
— На даче.
— Ты же говорил, что она должна вернуться?
— Нет, я говорил, что она меня прибьет, если увидит бутылки.
— Она что, вообще не заезжала домой?
— Почему? Заезжала. И опять уехала.
А он, оказывается, дотошный. Прямо как я.
— Забрала садовые ножницы или еще какую-то хрень. Они с отцом почти каждые выходные там проводят.
Я внутренне застонала. Значит, кровь моя пролилась напрасно.
Мы поднялись наверх, в туалет с цитатой из Фрейда, где густо пахло какой-то хозяйственной химией. Взглянув в зеркало, я, к сожалению, убедилась, что действительно похожа на клоуна. Пытаясь вытереть кровь со лба, я только размазала ее по всему лицу, так что теперь и нос, и щеки, и залитый кровью рот были одинаково красными. Подтяжки только подчеркивали это цирковое сходство, так что я поспешила сбросить их с плеч, и они повисли на поясе.
— Scheisse
[15]. Этой рубашке теперь тоже капут.
— Вообще, конечно, с твоим везением имеет смысл носить красное, — сказал Джастин. — Ну, красные рубашки. На красном крови не видно.
Я смыла кровь, осторожно протерев рану на лбу ватным тампоном, но белые волокна тут же прилипли к ссадине. Джастин пожертвовал одно из белых гостевых полотенец — смочил его и несколько раз тщательно промокнул мой лоб. Полотенце окрасилось в розовый — стало оттенка его штанов.
Вытерев кровь, я стала выглядеть получше, однако рана на лбу от этого красивее не стала, к тому же обнаружилось, что у нее рваные края.
— Не думаю, что это необходимо зашивать, но вообще, наверное, тебе не мешало бы показаться врачу, — сказал Джастин, оглушительно высморкавшись. — Если хочешь, я могу тебя отвезти.
— Да нет, спасибо, не стоит, — поспешно ответила я.
Он поднял было брови, но потом пожал плечами и нашел в аптечке упаковку пластыря.
— Ну, как хочешь, голова твоя.
— Моя, моя, к сожалению.
Он засмеялся, но я даже не улыбнулась.
Я поймала в зеркале его взгляд и заметила красные прожилки в глазах. Простуда? Похмелье? Или и то и другое? Он вытащил большой пластырь с нарисованным на нем черепом и заклеил им мою рану.
Я сказала:
— Моя мама пропала.
Прижав обоими большими пальцами клейкие края, он ответил:
— Да, я заметил.
* * *
— Этому должно быть какое-то логическое объяснение, — сказал Джастин, когда я рассказала ему все как есть. Голос его звучал спокойно и убедительно, и я даже подумала, что, может быть, преувеличила масштаб проблемы. Мы сидели у него в комнате: я на кровати, он — в бирюзовом вращающемся кресле, беспокойно вертясь туда-сюда и ни на секунду не сводя с меня глаз. Оставалось только надеяться, что он больше не считает меня похожей на клоуна.
— Ты думаешь? — с надеждой спросила я.
— Естественно, как иначе. Где она работает?
Рана на лбу саднила, и я осторожно погладила пластырь указательным пальцем.
— В университете в Линчёпинге. В Институте психологии.
Он перестал вертеться и наклонился ко мне, сидящей на кровати — его кровати. Светло-рыжий локон выбился и упал на лоб.
— Кем?
— Ну, она в основном занимается научными исследованиями. Иногда читает лекции студентам.
— Командировки у нее бывают?
— Бывают… иногда.
— Ну вот, пожалуйста! Срочная командировка — чем тебе не ответ? — он развел руками и, довольный собой, откинулся на спинку кресла.
Я собиралась продолжить: да, бывают, но не так уж часто, а внезапные и незапланированные так и вообще никогда — то есть действительно никогда, — однако что-то в его тоне меня остановило. Он говорил так уверенно, так убедительно.
